– Я люблю именно такие вот сексуальные сюжеты.
– Что вы видите в моем творчестве сексуального?! – неестественно рассердилась девица. – Это же романтизм. Томление чувств.
– Вы слишком откровенно их томите, – сказал Коля, изображая знатока.
– Как это?
– Что вот там? – Коля указал на два розовых дерева у беседки.
– Яблони в утреннем свете.
– Не-ет, – Коля отрицательно замотал головой и уставился на ее грудь.
– Ах, прекратите! У вас воспаленное воображение. – Молодуха заерзала на своем сиденье.
– Что тут плохого? – интриговал Коля. – Ваша чувственная натура самый обыденный объект делает нежным и привлекательным!
«Натура» сообразила, что обличать потенциального покупателя невыгодно, – надо, наоборот, его очаровывать.
– Конечно, ничего плохого тут нет. Скажу вам честно, я рада, что существуют такие ценители живописи, как вы. – И она призывно сощурилась.
«Ценитель» оправдал ее надежды.
– Сколько стоит полотно? – деловито спросил он.
– На экспозицию я выставлю за пятьсот, но если берете по готовности, отдам за триста.
– Я, пожалуй, сначала возьму ту, поменьше, за двести, прямо сейчас, – указал он пальцем в угол. – В ней больше соблазна. Можно посмотреть поближе?
– Проберитесь по стене и смотрите.
Коля полез вдоль кровати, перешагивая через подушки.
– На той, что вы пишете, хотелось бы увидеть что-нибудь мужское, – добравшись в угол, словоблудил он. – Вы, вероятно, слишком молоды, мало опыта.
Художница, как застенчивая дева, потупилась в пол, переваривая комплимент. Затем подняла глаза, оценивая достоинства Колиной фигуры, и отвернулась со вздохом.
– Вы ведь еще не заселяли вашу недвижимость. Так? – продолжал в том же духе Коля. – Мне бы хотелось на той лавочке под сиренью у беседки оказаться.
– Вообще-то это пейзаж.
– Ну и что? Пусть пейзажем остается! Хотите, я буду позировать вам? – сымпровизировал он, доставая деньги.
Дева напрягла мышцы бровей.
– Возможно, но надо искать композицию, – авансировала она Колины надежды и добавила, изобразив презрение ко всему материальному: – А деньги моему любимому мужу передайте.
Любимый муж с пакетом продуктов вбежал по узкой лесенке офиса, вошел в комнатку, бросил сумку на кровать и выставил из пакета на подоконник бутылку водки.
– Веруньчик! – пропел он слащавым голосом и игриво притиснулся к женщине сзади. – Я вернулся. А ты все работаешь! Хотели же субботу и воскресенье поваляться.
Молодуха сладко потянулась и промурлыкала:
– Тут у тебя клиент.
Алабышев выпрямился и увидел Колю. Игривое настроение сменилось на раздраженное.
– Тебя пригласили на какой день? – спросил он грубо.
– Меня никто не приглашал, – огрызнулся Коля. – Я – по рекомендации Едлина.
– Он картину купил, – сладко пропела Веруньчик. – Второй интересуется.
Раздражение на лице Алабышева преобразовалось в хищную гримасу.
– Умно поступил. После выставки картины резко поднимутся в цене.
Он схватил сумку и махнул Коле рукой следовать за ним. В офисе Алабышев согнал со стола кота и деловито спросил:
– Давно Едлина видел?
– Вчера. Он просил долг тебе передать. Двести долларов. – Коля протянул деньги.
Алабышев взял и пошелестел двумя бумажками:
– Только двести?
– У меня больше не было.
– Так он у тебя одолжил! Ну, жук! Он что, дома?
– Дома, – ответил Коля, не понимая удивления собеседника.
Хозяин кабинета взял телефон, набрал номер.
– Остальные когда? – спросил, не здороваясь.
– Я тебе клиента послал, – сказала трубка. – Из моего процента возьмешь остальные.
– Ладно.
Отключившись, он посмотрел на Колю. Тот указал взглядом на деньги:
– Эти двести я заплатил твоей жене за картину. Ты включи долг в гонорар.
Алабышев наморщил брови, запутавшись в калькуляции:
– Ну и бухгалтерию ты развел!
– Нет с собой больше. Хочешь, я ей потом занесу?
– Не надо! – сразу же отрезал Алабышев и скрыл всплеск ревности под участливым вопросом: – Рассказывай, в чем проблема?
Остановленный на полпути к вожделенной подруге, он не мог сосредоточиться. Клиент был сейчас некстати, Алабышев слушал его с нетерпением.
– Хочу на политическое убежище подать, – сказал Коля, протягивая паспорт. – Я с корабля бежал. В России бандиты преследуют. Едлин говорит, перебежчикам убежище сразу дают.
Алабышев мрачно рассматривал документ.
– Малина кончилась. Тухлое твое дело. Как тебя?.. – Он посмотрел в паспорт. – Николай. Россия и Америка – теперь дружественные страны. – Алабышев выдержал паузу, выкладывая из сумки на стол папки. Упускать деньги все-таки не хотелось, и он спросил: – Ты уверен, что преследуют бандиты?
– Не только уверен, я это испытал на собственной шкуре.
– Надо забыть. Надо говорить, что преследуют – власти. Тебя вызывали на допросы, били. Понял? Нужен хоть один протокол, хотя бы повестка в милицию. Доказательства какие ни на есть. И преследовали тебя… – Алабышев задумался, – за веру. За то, что ты – баптист, например!
– Какой я баптист! – встревожился Коля.
Алабышев молча посмотрел на голубую папку, взятую у Полины.
– Попробуем что-нибудь сделать! – многообещающе произнес он. – Работа будет стоить шесть тысяч.
– Долг ты включил? – уточнил Коля.
Алабышев понял, что сплоховал, но поднимать сумму не стал – она была и так завышена.
– Включил. Как принесешь половину денег, начнем оформлять. Но ничего гарантировать я не могу.
– Как – не можешь!? – почти вскрикнул Коля.
– Дорогой мой, я всего лишь готовлю документы. Решают в госдепартаменте.
Музыка исполнялась на пианино. Служитель в черном одеянии и сестры в белом хором выводили незнакомую мелодию. Коля с осознанием торжественности момента крутил головой, разглядывая незнакомую обстановку. Баптисты – народ скромный. Ничего особенного он не отметил. На него надели белый халат и указали место у края купели, большого квадратного чана.
Служитель поднял правую руку:
– Согласны ли вы креститься, сын мой?
Коля кивнул, хотел ответить, но поскользнулся в купель с головой. Вынырнул, виновато улыбаясь.
Певчие давились улыбками. Коля забегал глазами по сторонам. Поймал чей-то взгляд.
– Я с головой ухнул! – залепетал тихо.
– С головой – положено, – шепнули. – Ритуал ты не нарушил. Когда позовут, встанешь на колени.
Служитель прославил Христа, и две теплые руки легли на голову коленопреклоненного Коли. Слова проповеди, как музыка, погружали его в неведомый и значительный мир, из которого, помимо воли, выталкивала совершенно противная мысль: «У кого тут получать справку?» И он исподтишка оглядывался.
Дома, бросив на кровать брошюры, выданные баптистами, Коля настойчиво пытался докричаться до Родины.
– Сашок, ты меня слышишь?.. Не уходи, я еще раз наберу. Теперь слышишь?! – кричал он в трубку. – Как ты?
– Жуть, Колян, – заговорил далекий голос. – В Курске большой шмон идет. Я отмазался, а на тебя уголовное дело завели. Ребята прикрывают, как могут. Надо ждать. Боюсь, что деньги потребуется малость разорить… Ты как?! Устроился?! – орал Сашок.
– Не так все просто. Надо несколько месяцев ждать, прежде чем что-то решат. Пригласить тебя пока не могу.
– Знаешь, ты не терзай себя сильно. Мы с Лизкой пожениться решили. Свое хозяйство образовалось. Я уж думаю, надо ли мне…
– Как? Ты передумал, что ли?! – Коля вскочил со стула, разволновавшись.
– Не то чтоб передумал, но Лизавету я не оставлю. Соображаем, как и что… – Голос Сашки стал исчезать в шуме эфира.
– Смотри, подумай! Подумай, пока время есть. Здесь миллион возможностей… – неуверенно добавил он в молчащую трубку и совсем расстроился.
Коля заходил по комнате, остановился у окна. Вспомнил их последнюю встречу. Довольный Сашок улыбался во весь рот, сверкая золотым зубом, и прижимал за талию Лизку и… удалялся, уплывал в уличные сумерки за окном.