Мы вошли во двор. За кустами сирени стояло что-то вроде сарая. Какая-то халабуда, сложенная без глины. Дверь была открыта, но вход был завешен немецким мешком.
- Можно? - крикнул Гешка.
- Заходи, - донеслось изнутри, и мы вошли.
Лёка лежал на кровати, подложив руку под голову, и курил. На днище перевёрнутой бочки лежал кусок хлеба и в газетной бумаге хамса. На земле стояло ведро с водой.
Гешка подошёл и сел на кровать, я на табуретку возле бочки.
Лёка покосился в нашу сторону, но продолжал пускать дым. Потом спросил:
- Шамать хотите?
Гешка качнул головой.
- Ну, как хотите, - сказал он. - А я еще не обедал.
Он тяжело поднялся и сел, облокотившись на бочку. Отломил по куску хлеба и подвинул нам.
- Давай, пацан, - сказал он,, глядя на меня. - Хамсу ешь. А то страху сегодня натерпелся, до сих пор бледный.
- Я-то... - протянул я растерянно и немного хорохорясь.
Он улыбнулся. У него было худое и, наверное, красивое лицо. У него были белые ровные зубы и печальная улыбка.
- Всё равно молодец, - сказал он, - стоял трясся, а не бросил его.
- Пропадёшь ведь, - сказал Гешка.
Лёка перестал жевать и снова откинулся на кровать. Он смотрел в потолок остановившимися глазами и молчал.
Мы тоже молчали.
- Я до войны мечтал быть моряком... Как отец… А теперь у меня нота чешется! Та, которой нет... - Было слышно, как тяжело и судорожно он дышит. Наконец, ему удалось перевести дыхание. - Сегодня пацаны кепок понатаскали. Ты думаешь, это много? Три кепки мне досталось. Надо бы теперь загнать, а загонять неохота. И вообще мне ни черта неохота. Разве только что жрать... Это мне всегда охота.
Он чиркнул зажигалкой и прикурил потухший «бычок».
- Заберут, хуже не будет, - сказал он, затягиваясь.
- Говорят, что протезы... - начал Гешка.
- Говорят, кур доят, оборвал его Лёка. - Протезы денег стоят, думать надо.
Гешка растерянно замолчал. Потом, легонько ткнув меня в затылок, сказал:
-Ладно, пошли.
- Сначала, синьоры, прямо, потом направо и налево, - сказал Лёка.
- Не заблудимся, - улыбнулся Гешка.
- Учти, что на тебя пацаны теперь зуб имеют.
- Как-нибудь, - сказал Гешка. Он еще что-то хотел сказать, но не сказал.
Гешка шёл какой-то сумрачный. Видно было, что ему не по себе. Да и мне сегодняшнее наше геройство уже не казалось чем-то замечательным, лучше бы набили морду Кугуту.
ВЕЛОСИПЕД
Я сидел во дворе и смотрел на велосипед. На свой собственный велосипед. Он мне нравился. Все больше и больше. Моим он стал пять минут тому назад. Парень, который продал нам этот велосипед, наверное, еще не дошёл до угла нашего квартала. В кармане гимнастёрки он уносил тридцать зелёненьких десяток. Он хотел сорок, но сошлись на тридцати.
- Ну что? Нравится?
Я посмотрел на маму. Она улыбалась, но улыбка была у неё не очень весёлая.
- Спрашиваешь! - сказал я бодро. - Пойду покатаюсь.
Мама кивнула головой.
На улице никого не было. Я подумал, не свистнуть ли мне Котьке? Нет. Надо сначала покататься самому. Я вскочил на велосипед и нажал на педали. Я с трудом разогнал велосипед, хотя жал на педали с такой злостью, что выпрыгивал из седла. Ничего удивительного в этом не было. Вместо камер под покрышками были противогазные трубки. Зато потом я долго катил, поставив ноги на раму, отдыхал.
Я помчался в сторону крепости, где дорога не так была побита снарядами. На повороте у бывшей голубиной почты я обогнал парня, продавшего велосипед. Он помахал мне рукой. На нем была застиранная гимнастёрка и галифе. Продавая велосипед, он говорил:
- Мы его вдвоём с корешом собирали. Не скупитесь, всего по двести на брата приходится...
Но на триста он все же согласился. Правда, мама отдала ему еще кусок сала, потому что денег больше не хватило. Он нёс еще и это сало, завёрнутое в газету.
Я сделал круг и поехал обратно. Попробовал без рук, но чуть не влетел в стену. В последнюю секунду я вывернул, задев стенку рулём. Руль был немецкий - перекидной. Его можно было поставить, как на гоночном, рукоятками вниз, а можно было наоборот. Но за рукоятки никто не держался, разве только девчонки. Руки надо было держать у самой рамы. Рама была нашей, от «Украинки». Рама и переднее колесо. Заднее колесо было немецким, чуть поменьше нашего. А крыльев не было вовсе. И багажника тоже.
«А, достанем!» - подумал я и увидел Вовку Дорофеева.
Он склонился над своим поставленным на попа полувзрослым велосипедом с одной педалью. Второй педали у велосипеда не было, даже шатуна не было.
Именно на этом велосипеде все наши мальчишки и научились кататься. С одной педалью тоже можно было кататься, а сам Вовка ездил даже без рук.