Но хотя Адель и была любительницей романов, нрав у нее был самый взбалмошный: она бывала и капризной, и взрывной, и нежной, и легкомысленной. Она мечтала не только о том, что встретит принца, но и о том, что понравится ему; честно говоря, она сама считала себя немного принцессой. Да и могло ли быть иначе? С самого раннего возраста она слышала от окружающих, что необыкновенно хороша собой. Действительно, и среди детей, и среди гостей матери, она неизменно оказывалась самой красивой, да и в пансионе, где у нее почти не было друзей, она признавалась самой очаровательной. Судьба преподнесла ей чудесный дар в виде ослепительной красоты - так почему бы ей не ощущать себя немного особенной?
Она почувствовала, что понравилась Эдуарду. Его взгляд говорил об этом очень ясно. В его глазах, впрочем, Адель прочла и нечто другое - то, что в романах называлось желанием. Она хорошо понимала, что к чему. Раньше ее это оскорбляло, но сейчас, когда появился он, это казалось таким естественным, что она и не думала противиться. Наступил ее час - так она полагала. Все вокруг только и говорят о любви, и вот, наконец, пришло время ей, такой красивой, юной, такой влюбленной, понять, почувствовать, что же это.
Об Эдуарде она ничего не знала, но ее переполняло желание сделать его счастливым, и ради этого была готова на многое.
Она долго лежала в сладкой полудреме, слушая, как стучит сердце, и заснула только тогда, когда в окно полились первые лучи рассвета.
5
Гортензия наблюдала за ними, чуть приподняв занавеску. Она подозревала, что они договорились о встрече, но, когда с самого утра Адель поставила на ноги всех служанок и перевернула вверх дном гардероб, госпоже Эрио все стало ясно. Некоторое время она была в нерешительности. Потом поднялась в комнату дочери.
Адель в длинной черной амазонке стояла перед зеркалом - стройная, тонкая, изящная - и примеряла элегантный цилиндр с длинным шарфом из белого муслина. Гортензия на миг застыла в проеме двери, глядя на дочь. Сердце у нее сжалось.
- Ты собираешься ездить верхом, дитя мое?
Адель обернулась, вся сияя.
- Да, мама, да! Господин де Монтрей пригласил меня. Ты ведь не против? Я же ездила уже на прогулки с твоими знакомыми и полагала, что ты не будешь возражать.
- Нет, я не возражаю, но…
Гортензия подошла ближе и, скрывая тревогу, обняла дочь. Как никогда, ей хотелось сейчас защитить ее. Хотелось никуда не отпускать. Хотелось, чтобы она была гораздо счастливее, чем ей суждено.
- Адель, ты так хороша. Понимаешь ли ты, что заслуживаешь очень многого?
- А что случилось, мама? У тебя печаль в глазах. Разве что-то не так?
- Господин де Монтрей… Не позволяй ему обидеть тебя, детка.
Адель некоторое время вглядывалась в темные глаза матери. Потом тихо-тихо спросила:
- Почему ты даешь мне такой совет?
- Потому, что ты еще очень молода. Позволь мне хоть немного руководить тобою в жизни.
- Но, мама, господин де Монтрей не может обидеть. Все, что он делает, может быть только хорошо и никак иначе.
Гортензия недоверчиво усмехнулась:
- Хотелось бы верить.
Адель снова повернулась к зеркалу, узкая юбка с разрезом посредине распахнулась, показывая брюки, обтягивающие ноги девушки. Ни следа беспокойства не было на ее лице. Глаза сияли. Гортензия подавила вздох, понимая, что никакие наставления сейчас не уложатся у Адель в голове. Она была в полном смысле опьянена. Так было когда-то и с самой Гортензией - правда, нужно признать, что и тогда, в юности, она лучше разбиралась в жизни, чем Адель.
Сейчас госпожа Эрио, стоя у окна, наблюдала, как они уезжают. Этот граф - он ничего не забыл, прибыл, по всей видимости, вовремя. Слава Богу, хоть не считает возможным заставлять девушку ждать. У Гортензии перехватило дыхание, когда она увидела Эдуарда. Он был так привлекателен, что перед ним мудрено было бы устоять. На нем был светлый короткий сюртук, молочного цвета жилет, брюки для верховой езды и высокие серые сапоги. Одевался он щегольски, это следовало признать. Адель, пожалуй, еще и не встречала таких. Да и сама Гортензия, в сущности, не отказалась бы от такого - правда, она, к счастью, научилась влюбляться только телом, не примешивая к этому душу. И, кроме того, опытным взглядом она замечала - вернее, чувствовала - в этом мужчине что-то непонятное и, возможно, недоброе.