Принесли шербет из черной смородины в тонком бисквитном «тюльпане» с алым соусом из свежей малины и каплей крепкого ликера, и Адель не скрыла своего восторга:
- Ах ты Господи, какая прелесть!
Она даже привстала, склоняясь над блюдом, корсаж чуть отошел от груди, и на миг стала очень ясно заметна нежная линия раздела между двумя холмиками.
- Не пейте больше, Адель. Это может вам повредить. Сегодня слишком жарко.
Она внимательно посмотрела на него:
- Вы часто бываете в таких местах, как это?
- Не так уж часто. Но если вам нравится, я готов бывать здесь каждое воскресенье.
Она допытывалась:
- А где же вы обычно бываете? В каких местах?
- В Опере, в Водевиле, в Амбигю. Или в Монтрее на скачках.
- В Монтрее! Так, значит, этот городок называется вашим именем?
Эдуард улыбнулся.
- Нет. Это мы стали Монтреями благодаря городку.
Адель произнесла, в замешательстве глядя на него:
- Представляете, я вдруг подумала, что совсем не знаю вас. Вы старше меня… На сколько?
- Полагаю, лет на двенадцать, Адель.
Мгновение она молчала, потом растерянно произнесла:
- Так ведь это получается, что, когда вы были в пансионе, я еще даже не родилась?
- Я не был в пансионе никогда, милая Адель. Я вообще нигде не учился.
- Нигде?
Какую-то секунду он и сам не мог взять в толк, почему говорит с ней об этом ей. Не в его правилах было что-то рассказывать о себе. Его прошлое принадлежало только ему и его матери, и он не делился им ни с кем. Но Адель была во всем какая-то особенная. Он произнес, не слишком, впрочем, охотно:
- Было время, когда я штудировал право в университете. Но ни в лицеях, ни в пансионах я никогда не был.
- Кто же вас учил? Ну, читать и писать?
- Сначала мама. А потом гувернантки.
- Ваша мама… Какая она?
Он покачал головой.
- Какая? Мне трудно это сказать. Я очень люблю ее.
- Мне кажется, - прошептала она, - я тоже ее люблю.
- Любите?
- Да. - Адель поспешно пояснила, заливаясь румянцем: - Может быть, это глупости, я ведь даже не видела ее никогда, но, раз ее любите вы, то, значит, и я тоже…
- Вы, стало быть, любите все, что люблю я?
- Все. Мне хочется, чтобы вам было хорошо.
Эдуард нежно коснулся губами ее руки:
- Ради Бога, предоставьте для начала эту роль мне, моя прелесть.
Он на миг задержал ее руку у своей щеки и почувствовал, как ее пальцы, робко освобождаясь, погладили его висок.
- Я уже не голодна, Эдуард, - сказала она, впервые называя его по имени. - Мне хочется пойти к Сене.
Он оплатил счет и, едва касаясь рукой талии девушки, повел Адель к выходу. Официанты кланялись им на прощанье, приглашая заходить еще. У самого выхода дорогу им неожиданно преградил мужчина в светлом сюртуке, с шелковым галстуком, повязанным вокруг шеи.
- Мадемуазель, - произнес он, приподнимая шляпу.
Адель, чуть нахмурясь, остановилась на мгновение. Она, казалось, не сразу узнала этого человека; потом лицо ее немного прояснилось и она сдержанно произнесла:
- Доброе утро, господин Лакруа.
Он окинул ее пристальным взором, раскланялся с Эдуардом и отошел в сторону, все так же не спуская с Адель глаз.
Графу де Монтрею не по вкусу пришелся этот явно заинтересованный его спутницей господин Лакруа. Скрывая раздражение, он спросил:
- Это ваш знакомый?
- Знакомый мамы, - не слишком охотно ответила Адель. - Я знала, что у него есть ресторан, но не думала, что именно этот.
- Вы, кажется, нравитесь ему.
Хмурясь, она ответила ему:
- Нет, не думаю.
Потом, на миг умолкнув, прислушалась к музыке и, просияв, воскликнула:
- А вот это уже Доницетти. Не так ли? Я права?
От жары вода в Сене стала теплой, как парное молоко. Засыпали, зарывшись в ил, утки. Стрекозы вяло перелетали с цветка на цветок. Душно было даже в густой тени огромных старых деревьев. От слабого ветра едва шевелилась высокая трава, сплошь покрывающая пологий склон холма.
Покусывая соломинку, Эдуард наблюдал за Адель. Скинув туфли, она босыми ногами шлепала по мелководью, иногда подбирала юбку повыше, заходила подальше и срывала лилии. В этот миг он видел ее стройные щиколотки, обтянутые белыми чулками и краешки кружевных панталон. Потом юбка опадала, скрывая то, чем он любовался раньше.