Порез я хотя бы чувствовала. Не видела, но помню, как очнулась с завязанными глазами от ледяной воды и почувствовала свою горячую кровь, что текла из раны и боль, невыносимую боль, когда в порез попадала вода.
А вот что было до…
— Алан! — сквозь застилавшие глаза слёзы я видела его нечётко. — Мне можно называть вас Алан?
— Конечно, — натянуто улыбнулся он. — И даже обращаться на «ты». Ведь я видел тебя голой. К чему эти сантименты, — съязвил он.
Спасибо, что напомнил!
— Меня… изнасиловали?
Это была самая длинная пауза на свете.
Три самых страшных секунды в моей жизни.
Три разверзшихся пропасти.
Боль. Стыд. Страх.
Три проклятия. Три несчастливых карты, что мне выпали. Три зубца крепостной стены, на которых меня подвесили. Три стороны света, ни на одну их которых не попадает солнце.
Три очка. Поздравляю! В этом конкурсе неудачников вы проходите в полуфинал.
— Нет, — ответил Алан Арье через три сотни лет, когда я уже поседела, состарилась, одряхлела, да и просто превратилась в прах.
Выдох облегчения вырвался из моей груди.
И какой же живительный это был выдох.
Если бы эта статуя Командора только представляла себе, как для меня это важно.
Впрочем, какое дело Алану Арье до меня. Где он, а где моя девственность.
И у меня, конечно, ещё было много вопросов, какими бы глупыми они ему ни казались, но был среди них один особенно насущный.
— Что мне вырезали на груди? — выдохнула я.
— Неважно, — качнул он головой. — Заживёт.
Я опустила глаза, но увидела только край повязки, что выступала из-под простыни.
И не скажу, что камень упал с моей души, когда он бросил это своё «заживёт». Вот только чёртов камень словно затыкал какую-то дыру, а теперь сдвинулся, а из неё ручьём потекли слёзы.
— Значит, это вы? — закрыла я рукой глаза. — Вы меня спасли?
— Я, — тяжело вздохнул господин Арье, явно поборов порыв сказать: «А не об этом ли я тебе только что рассказывал?» Но промолчал.
— А моя машина?
— В гараже.
— А одежда?
— Постирана. Всё, что тебе нужно, найдёшь в ванной.
— А те трое…
— Не беспокойся о них, — лёд в его голосе ни на градус не потеплел. — В моём доме, тебе ничего не угрожает. Сейчас тебе нужно поправиться. И думать только об этом.
В мою ладонь мягко ткнулся бумажный платок.
— Скоро будет обед. Не пытайся пока вставать.
— Спасибо! — всхлипнула я. — Спасибо, что меня спасли.
— Не заставляй меня об этом пожалеть, — прямо над головой прозвучал его строгий голос. И сочувствия в нём было не больше, чем у морозильника. — Если тебе нужно кому-нибудь позвонить, твой телефон у подушки. И, будь добра, не упоминай моего имени и адреса.
— Мне некому, — подумав, отняла я от лица платок.
Но комната оказалась пуста.
Он ушёл.
Так и не озвучив свои правила.
Глава 11. Алан
— Вот идио… дурочка, — всё же не повернулся у меня язык назвать её «идиоткой».
Я закрыл за собой дверь, не в силах слышать, как она плачет, и поторопился вниз.
Какая же она ещё дурочка!
Её чуть не убили, едва не изнасиловали, почти изуродовали, а она переживает, что я видел её голой.
«Ну, видел! Можно подумать, там было на что смотреть», — негодовал я, прогоняя прочь эти воспоминания. Мучительно прогоняя. С трудом.
Дьявол, было! Но с этим я как-нибудь справлюсь.
В окна гостиной барабанил дождь. По стёклам косо стекали прозрачные струйки. В доме похолодало. Я давно перестал замечать как этому дому не хватает тепла. Настоящего, живого, женского. Но сейчас, подхватив топор, стал строгать щепу для камина, чутко прислушиваясь и одновременно пытаясь заглушить звуки со второго этажа.
Она плакала.
Уже поленья громко затрещали. По стенам заплясали отблески пламени. А она всё плакала. А я всё строгал и строгал щепу, упираясь в обух топора, словно это как-то могло помочь. Словно это какой-то дурацкий шаманский обряд, изгоняющий злых духов: тонкая щепа, огонь, злость. Словно не знал: злых духов, что однажды селятся в нас, и зовутся плохими воспоминаниями, никто не может изгнать.
Так всегда. Кажется, ты жив, всё осталось позади, всё будет хорошо. Но именно с этого и начинается худшее. Память — вот что делает нас уязвимыми и беспомощными. Мучает, терзает, рвёт на части. Треклятая услужливая память!
Она так отчаянно боролась за жизнь, эта хрупкая девочка. Так стойко сопротивлялась. Так мужественно выдержала всё, что ей досталось.