Жаль, если произошедшее её сломает.
Жаль, что я не тот, кто может ей помочь.
Я тот, кто даже себе помочь не может.
А она как назло появилась в моём доме к очередной годовщине. Один её вид вызывал у меня приступы удушья. Тоски, безумия, ярости. Агонии. Заставляя возвращаться в тот день снова, и снова, и снова…
Я отбросил топор. Сел на пол, упёршись спиной в сиденье кресла. И достал из кармана фотографию жены.
Два года. Два чёртовых года я мечтал отомстить.
Закрывая глаза, представлял, как мои пальцы сжимаются на бычьей шее, ломают кадык, как лопаются чужие глаза, стекая по моим рукам, как в диком безумном крике искажается окровавленный рот, полный осколков зубов… и только после этого мог заснуть. Я видел его сильным, грубым, наглым, самоуверенным. Того, кто сбил мою девочку и даже не остановился. Видел мускулистым мужиком, которого я не собирался щадить. Но этот безумный детектив выдвинул нелепую идею про немощную старушку.
И мне вдруг стало не по себе, что я не смогу.
А значит… значит это никогда не закончится.
Легко ненавидеть того, кого не знаешь. Легко представлять противника равным, а лучше сильнее. Легко не щадить того, кто этого не заслужил. Но как поступать с теми, другими?
Я рывком поднялся.
От этой девчонки надо избавиться как можно скорее, или она меня доконает.
Снимок занял прежнее место в кармане, а я пошёл на кухню.
Она жива, значит, что мог, я уже сделал. Осталось её немного подлатать и всё. А для того, чтобы у неё были силы уйти, а ещё лучше убежать отсюда без оглядки, ей надо есть.
Я вышел из кухни с подносом в руках и твёрдым намерением подняться на второй этаж. Но сухие поленья уже пылали вовсю. Комната наполнилась уютным теплом и мягким, как лучи заходящего солнца, оранжевым светом. А два больших кресла перед камином, что я когда-то так любил, словно звали снова в них присесть.
Я так остро почувствовал это: что снова не один. Сердце сжалось.
Распроклятая девчонка!
Но, повинуясь внезапному порыву, я поставил поднос на столик перед камином и поднялся налегке.
— Войду? — осторожно постучал в дверь.
Тихо.
— Ника, я войду? — постучал громче.
И снова без ответа.
Предчувствуя неладное, я рывком открыл дверь.
Дьявол! Кровать пуста. А в ванной… в ванной хлещет вода.
Идиотка! Самоуверенная идиотка!
— Ника! — рванул я туда.
Дёрнул ручку. Блядь! Она ещё и закрылась.
С одного удара ногой вышиб замок. И сразу даже не понял, где она. Только когда закрыл кран, и шипящий звук бьющей о раковину воды наконец стих, услышал что-то вроде тихого поскуливания в углу и повернулся.
Она сидела на полу, подтянув к груди ноги, уткнувшись лицом в колени и, конечно, плакала.
Растрёпанные волосы. Острые лопатки. Змейка позвоночника.
Не девчонка, а голлум, честное слово. Моя пре-е-елесть!
— Я же сказал: не вставай! — Бестолочь! Ругался я почём свет про себя. — Голова закружилась?
Сел рядом, немилосердно подвинув высокую плетёную корзину, на крышке которой лежали вещи: её фирменная футболка, брюки, бюстгальтер, моя футболка, что сошла бы ей за домашнее платье или ночную рубашку. Рядом стояла обувь. Я побросал в стиральную машину всё, что привёз с траханой скотобойни, даже резинку для волос и летние тряпичные туфли. Их я тоже отшвырнул. Меня трясло.
— Упала? Ударилась? Поранилась? — Р-р-р-р-! — Ника!
— Голова… немного закружилась, — только после окрика она кивнула и подняла ко мне заплаканное лицо. Синяки под глазами придавали ему вид трагический и немного бандитский. Но распухший нос привносил какой-то безобидной детскости что ли. И я сдержался от выговора.
— Это пройдёт, — показал я на своё лицо, предположив, что вид в зеркале её, мягко говоря, немного расстроил. Мало кому нравится, когда лицо выглядит так, словно по нему ударили веслом. Я потянулся, сдёрнул с полки над головой полотенце. Накинул ей на плечи.
— А это? — слегка опустила она руки и ткнула в повязку на груди. — Пройдёт?
Дьявол! А это?
В десятке неудобных вопросов я бы поставил его между «Почему люди не летают?» и «Это платье меня полнит?»
— Зря ты оторвала пластырь, — я делано нахмурился и поплотнее прижал отставший край повязки. — Теперь будет кровить. Только лишней кровопотери тебе и не хватает.
Она сморщилась от боли, когда, приподняв её локоть, я просунул под ним край полотенца, потом второй, и закрепил, чтобы прикрыть её наготу.
— Что это значит? — показала она кивком на грудь.
— Думаю, ничего. Просто узор.
— Узор?! У меня на груди вырезали просто узор?