Роальд Даль
ВКУС
В тот вечер за ужином в доме моего друга Майка Скофилда в Лондоне нас было шестеро: Майк, его жена и его дочь, моя жена и я, а также гость по имени Ричард Пратт.
Ричард Пратт, знаменитый гурман, был председателем небольшого общества под названием «Эпикурейцы». Каждый месяц он в частном порядке рассылал членам общества брошюру о различных винах и блюдах и занимался также тем, что устраивал банкеты, на которых подавались изысканные деликатесы и редкие вина. Чтобы не утратить своих вкусовых способностей, он не курил, и когда говорил о винах, имел странную, почти эксцентричную манеру описывать каждое из них как живое существо.
«Интеллигентное вино», — говорил он, к примеру, — «немного робкое и сдержанное, но очень интеллигентное». Или: «Симпатичное вино, ласковое и веселое, быть может, немного фривольное, но тем не менее симпатичное».
Майк уже два раза приглашал меня с Праттом к себе в дом, и в обоих случаях Скофилды не побоялись ни трудностей, ни расходов, чтобы предложить знаменитому гурману отменнейшее меню. А на этот раз они явно хотели превзойти сами себя. Когда мы вошли в столовую, я сразу увидел, что стол был накрыт для торжественной трапезы. Высокие тонкие свечи, желтые розы, блеск серебра кругом, по три винных бокала у каждого прибора и к тому же легкий запах жаркого из кухни — от всего этого мой рот быстро наполнился густой слюной.
Мы расселись, и на ум мне вдруг пришло, что Майк во время каждого из предыдущих вечеров спрашивал, не согласится ли Ричард Пратт на вкус определить год и точное место происхождения красного французского вина, подаваемого к столу. Когда Пратт ответил, что это, пожалуй, не составит для него особого труда, если только, конечно, вино хорошего года, Майк выразил свои сомнения и предложил ему пари. Пратт принял его предложение и оба раза выиграл ящик вина, о котором шла речь.
Я был уверен, что эта маленькая игра повторится и нынешним вечером, ибо Майк охотно шел на проигрыш, если мог доказать этим, что его вино было достаточно хорошего качества, чтобы быть отданным на суд знатока. А что касалось Пратта, то он находил большое, правда, плохо скрываемое удовольствие в том, чтобы лишний раз выставить напоказ свои способности.
Подали первое блюдо: хрустящие, прожаренные в масле шпроты. К ним было предложено мозельское. Майк встал и собственноручно наполнил бокалы. Когда он снова сел, я заметил, что он наблюдает за Праттом. Он поставил бутылку передо мной так, чтобы я мог прочесть этикетку.
«Гейерслей Олигсберг, 1945» значилось на ней. Он наклонился ко мне и прошептал, что Гейерслей — это маленькая деревушка на берегу Мозеля, почти неизвестная за пределами Германии. Это вино, добавил он, большая редкость, поскольку продукция местного виноградника столь незначительна, что у человека из других мест нет почти никакой надежды заполучить бутылку-другую в свои руки. Он сам ездил в Гейерслей прошлым летом и только с большим трудом ему удалось приобрести там пару десятков бутылок.
— Сомневаюсь, что у кого-нибудь, кроме меня, в Англии есть это вино, — сказал он, посматривая на Ричарда Пратта. — Что в мозельском хорошо, — продолжил он более громким голосом, — так это то, что его без боязни можно пить перед красным вином. Многие пьют вместо него рейнвейн, но делают это только потому, что слабо разбираются в винных тонкостях. Рейнвейн подминает под себя любое красное вино деликатного характера, вы об этом не знали? Это просто варварство подавать рейнское перед красным. Но мозельское — ах! — мозельское тут в самый раз.
Майк Скофилд, обходительный человек средних лет, был биржевым маклером. Перекупщиком на бирже, если точнее. И, казалось, он, как и многие люди его типа, испытывал неловкость, если не сказать стыд, от того, что зарабатывал столько денег на работе, для выполнения которой требовалось так мало образования. В глубине своего сердца он знал, что в действительности он был немногим более простого букмекера — исполненного достоинства, бесконечно уважаемого всеми, но втайне все же беспардонного букмекера, — и он знал, что его друзья это знали. Поэтому он стремился сейчас стать человеком культуры, совершенствовался в литературной и эстетической областях, собирал картины, пластинки, книги и все остальное, что сюда относится. Его маленькая речь о рейнских и мозельских винах была частью этого образования, этой культуры, к которой он стремился.
— Славное винишко, не правда ли? — спросил он меня, продолжая, однако, наблюдать за Ричардом Праттом. Я заметил, что всякий раз, когда он опускал голову, чтобы ухватить ртом с вилки кусочек рыбы, он украдкой бросал в сторону Пратта короткий взгляд. Я почти физически чувствовал, как он ждал того момента, когда Пратт сделает первый глоток и с довольной, удивленной, быть может, даже озадаченной улыбкой оторвет глаза от своего бокала. И потом должна была развернуться дискуссия, дававшая Майку возможность сообщить о деревне Гейерслей.