Насчет масла и сковородки парень так объяснял:
- Хочу, мать, яичницу себе пожарить. Вот выберусь, ей Дракону себе пожарю. Беленькую такую, с глазами-желтками. И хлебушка можно. А еще ломтик бекона, и вообще красота будет. Это тебе, мать, не мясо здешних хищников. А там, на Зените, я всегда любил яичницу. До смерти любил, до колик. Так что, мать, хорош лясы точить, подрапали дальше.
- Думаешь, выберемся? - Мадлен сама-то в это верила с трудом, но жила в ней еще надежда.
- Эх… Бхахаха! - отвечал Клаус, и они двигались дальше.
Клаус верил, что выход есть. Говорил, если все повороты попробовать, то выберутся они когда-нибудь. Наконец. Мадлен верила и шла за ним, шла за человеком странным, нелепым, но единственным ее компаньоном. И у Клауса была типичная для зенитовца внешность: вырвиглазные кислотные волосы цвета фуксии, вьющиеся почему-то, иногда целыми прядями выпадающие, холодные глаза бирюзовые, стальные чуть, механические, приоткрытый слегка рот, из которого иногда слюна капала. Странный был Клаус, в общем. И умер он тоже странно.
Внезапно, во сне, вечером (если разумно на дни деление) еще бурчал, разговаривал, хохотал и даже повизгивал. Тогда Мадлен предчувствовала что-то странное, интуиция фейская, видать, срабатывала, о чем и поведала Клаусу.
- Ба, мать, что может случиться? - удивился он. - Спи уж и не морочь мне голову.
А на утро проснулась Мадлен, видит, не шевелится Клаус, дергает его за плечо, пытается растормошить, но не дышит уж парень. Теплый еще, но неподвижный, трупный, неживой. Что почувствовала тогда Мадлен? Что-то перевернулось в ее душе, равнодушно взглянула она на смерть спутника. Бывает. Все умирают. Нашел Клаус свой выход, хоть и не попробовал все повороты, если, конечно, не продолжит теперь дух его плутать по коридорам. Отравленным коридорам. Встала Мадлен, взяла в руки драгоценный нож и обрезала свои белокурые волосы, по спине волнами сбегавшие. Упали длинные пряди на землю да тут и остались. Не жалела их Мадлен, а зачем? Мешались только, за камни-траву цеплялись. Осмотрела девушка рюкзак Клауса да за дело принялась.
Потрескивает костерок весело, взметываются вверх озорные язычки пламени, шипит масло на черной сковородке, пузырится, похрустывает-жарится нежно-розовое мясо, черной корочкой покрывается. Текут у Мадлен слюнки - вкусен-сочен Клаус, с наслаждением зубы в него впиваются. Не достанется он теперь тварям местным. А Мадлен голодна, вдруг зверский аппетит проснулся. На миг показалось ей, что шевелятся-моргают глаза Клауса, когда резала тело его, но лишь вонзила фея нож с удвоенной силой. А чего мясу-то пропадать? Сковородку и бутыль с маслом, рюкзак и то, что Клаусом раньше было, оставила Мадлен в этом мире, только нож взяла и вошла в Кристальный, сытая, обновленная и готовая путь держать.
Не довелось тебе, Клаус, яичницу на сковородке своей приготовить - сам на ней пожарился. А ты, Мадлен, беги, пока бежится, обгоняй время, если сможешь. Беги-беги, Мадлен, верная солярийская подданная.
***
Двух вещей Мадлен боится, отбрасывает, думать не желает. Колотит дрожью ее, синим огнем горят легкие, мозг внезапно тяжелым становится, увеличивается, давит на виски, череп разломать пытается. Двух вещей Мадлен боится - смерти и времени.
Смерть в лабиринте оставалась вне понимания Мадлен. Натыкалась она на скелеты, крошащиеся, трухлявые и суховато-молочные. Был бы ветер - покачивались бы из стороны в сторону, клацали зубами, шевелили кистями рук, заставляя умирать от сердечного приступа слабеньких и трусливых людишек. От чего они умерли? Прикончил их невидимый враг? Погибли от неизвестного вируса-заразы, блуждающего в этих стенах? Или сами себя убили, прикончили, потому что не смогли больше вынести столь своеобразных, язвительно хохочущих пыток? Как подумает об этом Мадлен, так горит вся, алеют исхудалые щеки ее. Та женщина… Не было следов насильственной смерти, выглядела она спокойно, словно прилегла отдохнуть, но так и не встала. А Клаус… Вечером еще живой был, разговаривал, ворчал, а наутро уж и не дышал. Не был растерзан, отравлен или убит каким-либо живым существом. Словно сам умер, естественно, просто, обыденно. Но от чего? Что причиною было? Холодеет Мадлен, дрожит, покрывается липким потом: выходит, что-то делает лабиринт с людьми, что-то изменяет в них, и падают они замертво внезапно, в одну секунду, без предупреждения. Успевают ли понять несчастные, что происходит? Мадлен боится умереть вот так же: глупо и нелепо, не хочет кончить одним из скелетов, нелепо встроенных в коридоры-повороты. Иногда слышит Мадлен за тонкой сизо-парной стеной тяжелое дыхание, тихий рык, а порой и видит причудливые силуэты-очертания тварей - рогатых, хвостатых, крылатых, черно-темных таких, осязаемых почти. Кровожадны и невероятно сильны их ауры - ощущает это фея и легко, словно ветер, несется прочь, не хочет за стену взглянуть, узнать, а кто там притаился, чего ждет-дожидается.
А еще боится Мадлен времени.
Бежит-торопится, страстно желает спасти своего государя - неопытного короля Радиуса. Пытается обогнать время, но не ведает совершенно, что творится там, за пределами лабиринта. Не знает Мадлен, сколько бежит: секунду или столетия. Здесь время не делится на минуты, секунды, часы. Время здесь течет потоком единым, мощным. Прошлое-настоящее-будущее, ночь-утро-день-вечер - все смешалось, все вихрится-закручивается, все давит на человеческий мозг, выносит его. Здесь время открывается девушке в истинной сути своей - не справляется Мадлен с таким знанием, задыхается, ловит ртом живительный кислород, но нет его в Кристальном лабиринте, нет и не будет. Не замечает Мадлен, что не дышит уж так, как прежде, изменились ее легкие. Но стоит ли знать об этой незначительной детали девушке, которая балансирует постоянно на тонкой грани истерики и бесчувствия?
Боится Мадлен, что выйдет из лабиринта, а там, в мире-то внешнем, уже столетия прошли, может, даже прокатился по измерениям Конец Света. Пробегала Мадлен Апокалипсис - не осталось ни одного человека на земле. Но не это страшит фею света. Что, если не успеет она предупредить Радиуса, вернее, не успела уже, и что тогда? Вдруг совершилось покушение, отец своего добился, покоится теперь в сырой земле хладный труп горячего юноши? Не простит себе этого Мадлен никогда, потому что… Сама уже не ведает, почему. Вдруг, бежит она уже здесь столетиями, а там, на Солярии, всего секунда прошла? И вырвется Мадлен вдруг внезапно-неожиданно в теплое летнее небо Солярии, помчится с самой огромной скоростью, на которую только способны тонкие крылья первого превращения, влетит в покои короля Радиуса, расскажет ему обо всем, заговорщиков накажут жестоко, поплатится отец, не любивший никогда дочь особо. Бежит-торопится Мадлен, старается перегнать время.
***
Мадлен бежит, чуть не задыхается, руки в кулаки сжимая, головой вперед-назад качая, стонет смачно, надрывно, балансирует на грани между истерикой и бесчувствием. В одну сторону качнется - заорет, заплачет громко, ударит по стене в отчаянии кулаком крепко сжатым: разобьет костяшки, покроются они алой сеточкой и долго заживать будут. В другую сторону - перестанет ощущать что-либо, превратится в валькирию белокурую, усталости не знающую, слабость презирающую и вперед бегущую, ибо важна цель ее. Такой и становится Мадлен постепенно, вперед подгоняемая, порой забывающая о еде, воде и отдыхе. Но живо еще в голове воспоминание о мертвом Клаусе. Сколько часов и дней назад было это? Или только секунда прошла? А, может, время вообще не двигалось? Такое вообще возможно? Мадлен сильнее запутывается во всем, но не останавливается, ускоряется, летит вперед, старается перегнать время, запинается-спотыкается о гладко-подвижный пол и в конце-концов резко падает, больно коленями ударяясь (синяки лилово-синие скоро поползут по ним), лицом со всего размаху в него чуть не врезаясь. В стеклянно-временно-водное покрытие, по которому круги уж волнистые расплываются. Падает Мадлен и не может встать-подняться. Давно уж по инерции тело бежит - ребра упругие ткани-органы поддерживают, мускулы колени сгибают, несут вперед постоянно немеющие ноги. Организм в автономном режиме работает, но чуть собьешь его, режим-то, так не восстановится он больше, не активируется. Лежит Мадлен пластом, тело не движется, не слушается, время мимо бежит, спиралями закручиваясь и альтернативными реальностями разветвляясь.