- Почему? - Мадлен растеряна и смятена. - Что? Что происходит? Почему я… Ничего не помню?
- Лабиринт, - шипит змей. - Решил, проказник, кое-что скрыть.
Проказник? Мадлен находится в предобморочном состоянии. Такое… Чудовище, огромное сознание, тварь, что смотрит отовсюду: с потолка, стен, пола. И проказник? Лабиринт подобен Океану - меняется, расширяется, перемещается, играет и запутывает. Лабиринт вгрызся в антимир со времен своего появления. Кстати, а когда появился-то? Откуда приплыл, из какого измерения появился, из какой дыры вылез? Взвыл сначала Океан, когда Кристальный вплелся в его структуру, пустил нити своей грибницы во всех направлениях, отвоевал себе просторный край, да теперь и обретается там, зловещий, безразличный, но живой до безобразия, живой и мертвый одновременно. Лабиринт способен изменять реальность. Лабиринт подобен паразиту, подобен Беливиксу, но если тот бежит позорно, стремится прочь из молочных юных тел, когда новая трансформация наступает на его хвост червивый, подбирается исподтишка, ищет окольные пути, подманивая к себе фею, то лабиринт просто идет, не обращая внимания на какие-либо внешние факторы. Он появился один раз, пришел с самого края Бескрайнего Океана, которого не существует, вернее, приплыл облаком, да так и остался. Ни выгнать, ни куда-либо передвинуть. Да и признал Океан в нем собрата, ибо так же холоден, прозорлив и игрив лабиринт, любит подурачиться и поглумиться над жертвами, выматывая души их. А еще лабиринт корректирует память несчастных порой. Для чего? Да просто так, дабы скрыть что-то уж совсем из ряда вон выходящее, то, что не может вынести их тонкая психика, то, отчего сломаются они окончательно. Лабиринт корректирует тщательно и с удовольствием, дабы наблюдать потом, как всплывает порой из недр памяти цветущая гнилью темно-зеленая призрачная стена, за которой, словно за занавесом, прячутся образы, а жертвы пытаются заглянуть за нее, пытаются ухватить хоть несколько секунд, пытаются отчаянно вспомнить что-то, лежащее на самой поверхности, но так надежно скрытое от них. Лабиринт жесток. Или справедлив?
- Корректирует? - выдыхает Мадлен и ошарашенно смотрит на змея. - Зачем?
- Как знать… Та-что-пробегала-все-в-лабиринте. Он прячет от вас то, что видеть, испытать или услышать вы были не должны. То, что должно было бы остаться тайной. Могу раскрыть. Но готовься… Ты можешь не вынести. Образы будут живыми, - с высунутого языка стекают на камни капельки темно-зеленого яда.
Мадлен кивает. Она хочет знать все. Изнеженной девочкой вошла она в лабиринт, а вышла закаленной и испытывающей удовольствие от бесконечного бега. Мадлен не пугает неизведанное, она хочет знать и вновь прикоснуться к зовущему в себя Кристальному. Мадлен снова хочет бежать. Сиреникс быстрее ветра – уже засовывает длинный язык в ее глотку, и яд стекает, заливается в горло и выжигает изнутри желудок, Мадлен бы за живот схватиться – но не может руки поднять, лежит пластом на горячих камнях, не шевелится. Греет оливковый свой, греет и борется с болью. Мокрые камни – лучший релакс и отдых. Яд что-то творит с ее сознанием, прочищая его. Яд Сиреникса действует лучше даже соли, стекающей вязко с его упругих боков. Змей снимает коррекцию лабиринта, удаляет ее. Где-то там лабиринт смеется и встречается своим невзглядом со змеем. Черные глаза уставляются на паразита и смотрят с присущей им вечностью. Сиреникс – древнее и хищное зло. Лабиринт – что-то иное, не из антимира даже. Два бессмертных смотрят друг на друга. Смертные бы давно уже вырвали свои глаза и повыдирали волосы. Но не эти двое.
- Смотри.
Мадлен растерянно моргает, но змей не говорит больше. Внезапно приходит странное чувство свежести в голове, что очистила отсыревшие стены, поросшие плесенью. Смрада больше нет, но остаются потайные двери, за которыми скрыто то, что лабиринт хотел оставить лишь в собственных недрах. Но теперь не туманится призрачная стена – рассеивается, открывая знакомый проход. Гниль цветет по краям темно-зеленым, отдающим сладковатым запахом, но больше не сплетается нитями в тугие узлы, а приглашает пройти внутрь. Мадлен не отказывается и зачарованно входит в лабиринт, вздыхая от облегчения. Знакомые коридоры, знакомые повороты и тупики, знакомые стены. Снова эта божественная тишина и ощущение того, что повсюду кто-то притаился, кто-то неизученный, непонятный. Тяжелый аурой. Воспоминания снова возвращаются, закрепляясь в сознании. Задерживая дыхание, Мадлен шагает внутрь.
Фея бежит неспешно, словно в замедленной съемке, носки оголенных ступней едва касаются пола – летит, порхает, но не бабочка. Человек всего лишь. Мадлен вытягивают правую руку и касается исхудалыми оливковыми пальцами стены, хрупко-хрустальной на ощупь. Тонкой такой, небесной, кажется, нажать чуть сильнее – разлетится вдребезги, и нарушится покой Кристального. Чушь. Стены эти невозможно пробить. Мадлен не отрывает своей руки, а ведет единую линию огрубевшими пальцами по идеальному материалу, над составом которого ученые будут биться еще много лет. Внешняя алмазная хрупкость, но его же твердость. Стены обычно стеклянно-голубые, но в этот момент они прозрачны почти до безупречности. Мадлен не замечает, как останавливается и прижимается лбом к гладкой поверхности – смотрит за стену. И видит последующие тупики-повороты, новые стены. Еще, еще и еще… Целая арка-коридор, состоящая из прозрачно голубых стеклянных пластин. Изображения накладываются друг на друга, и от этого не кружится голова. Кружится взгляд. Почему-то именно сейчас Мадлен обращает внимание на тишину – слишком непривычную для вечного покоя лабиринта. Словно все смолкло в ожидании чего-то. Нет, конечно, здесь всегда стоит такое ощущение, но сейчас оно нагнеталось сильнее обычного. Мадлен замечает его не сразу, а только тогда, когда темный силуэт оказывается в самом конце одного из коридоров, скрытого за стеной. Ей бы бежать, но девушка застывает. Смотрит, не отрываясь. Их ауры всегда были слишком тяжелыми для солнечной феи, не потому, что в них витало какое-то скрытое зло, просто материя, из которой они состояли, слишком давила, давила ментально, уверенно и оставляла ощущение безысходности. Нормальный человек давно бы уже сбежал, ибо страх – верный вестник приближения тварей, но Мадлен уж давно в лабиринте, позабылись некоторые человеческие страхи.
Тварь идет неспешно, а ее тяжелое дыхание прямо-таки отдается в ушах девушки, но она не делает попыток унестись прочь быстрее ветра, лишь завороженно ожидает продолжения. Попалась в ловушку существа – как только увидишь его, не убежать боле. Тварь чует Мадлен еще издалека, но не принюхивается, словно какой-то хищник, а идет себе так просто, между прочим. Еще несколько каких-то единиц времени, и она уже прямо напротив девушки, прижимается мордой с раздувшимися ноздрями, прожигая заинтригованные шоколадные глаза. У твари толстые витиеватые рога, бычья морда, звериный изучающий взгляд, передние лапы с когтями, с помощью которых она полосует стену с той стороны, пара копыт, которыми по-бычьи также отталкивается от пола, словно роет землю для разбега, и длинны хвост, медленно и гармонично поднимающийся. Вверх. Вниз. Вверх. Вниз. Словно метроном. Вот уже Мадлен и тварь скользят вместе, словно древние тени, что разделяет хрустальная стена. Она слышит тяжелое дыхание и приглушенный рык существа, а оно ощущает ее невесомость. Словно два партнера, скользят они в странном танце, скользят медленно, плавно. Но все рано или поздно кончается, стена исчезает внезапно, обнажая поворот. Бежать уже некуда, и в Мадлен просыпается немного страха, но она тут же прогоняет его прочь. Существо переходит на ее территорию. Чем-то напоминающее земного минотавра, девушке, конечно, незнакомого, оно нависает над феей в свой полный рост – два с половиной метра. Хвост яростно бьется по земле, а тварь изучает и смотрит звериным, неразумным взглядом. Мадлен бы и рада убежать сейчас, но не унестись уже быстрее ветра. Раз загнана в ловушку твари, так терпи. Тварь нависает и буравит взглядом, давит аурой, и Мадлен не держат уже ноги – девушка непроизвольно сползает на пол, кругами расходящийся, и ложится, обессиленная. Тварь приближает к ней свое лицо – огромное, горячее, изо рта доносится запах гниющего на зубах мяса, и существо обнажает длинные клыки. Мадлен не кричит, ибо знает – бесполезно, все равно никто не услышит.