http://ficbook.net/readfic/1816671 - то, что было дальше, как Муза возрождалась, что думал Ривен по этому поводу, и просто события, связанные с этой парой и Ривеном в частности. Логическое продолжение следует от главы “Тихое”. Сиреникс с этой части начинает регулярно упоминаться и еще там всплывет.
========== Пророчество ==========
Девы-девушки на скалах пляшут и с разбегу сигают вниз в море пенное. Дурак-сумасшедший скачет в лохмотьях на каменном утесе близ волн темно-синих, соленых и бормочет что-то, выкрикивает громко, тряся большим пальцем изогнутом, многолетней грязью покрытым. Словно бешеный козел скачет, тряся клюкою своей деревянной. Нечисть в озерах, болотах звенит печальными голосами в густых туманах и голову выворачивает, стараясь достать до небес. Звери из лесов прочь пробегут. Чайки в клинья сбиваются и летят с журавлями бок о бок. Все больше пляшет молодежь, пляшет неистово, дерзко, душою. Пляшет день и ночь, слыша в голове древнюю музыку. Возрождаются культы. Сектанты служат службы на забытых капищах. А дурак-сумасшедший скачет и кричит о том, что видит взглядом своим замутненном.
По небу летит сова белоперая, огромная, что больше трех домов деревянных. В глазах совы той мудрость светится. Милосердна она и покойна. У совы мягкие перья, глаза умные, желтые, широкие крылья. Рассекает ими сова воздух и закрывает луны. В час испытаний к феям приходит и спасает их, принимая со всеми пороками. Несет любовь Дракона, его наследие, пыльцу волшебную, с крыльев широких опадающую. А потом упадет сова клином на землю и фигурой светлой обернется. И никто не посмеет взглянуть на нее, ибо глаза себе выжжет сразу же. Останется лишь бельмо белое. Фигура идет и дарит тепло. Пресветлым Энчантикс кличут. Благословленным зовут.
Ползет Беливикс-паразит на задворках миров, бычий цепень молчит, ищет жертвы. Беливикс - отродье, отрепье, ярким шлаком прикрывшийся. Собственные братья не признают его, отворачиваются. А паразит тело-душу ищет, чтоб присосаться. Вампирит, вера ему нужна человеческая.
Чармикс зайцем скачет в густых лесах, чащобах сырых, где на болотах вечных морошка растет, огоньки блуждающие бродят, медведи рычат громадные и дятлы стучат по коре мокрой, а с листьев капли стуком мерным о землю черную, наливную бьются, и лишайник по стволам черным вверх ползет лозами голубыми.
Глумикс куницей хитрой в лесу таится, извивается в ветвях, следит за зайцем. А внизу леший бродит, бородой своей за ветки, деревца молодые цепляется, идет, безумный, с мухомором на голове, идет и вздыхает тяжело, утробно, что звери малые в норах во сне содрогаются. Водяные о пни бьются, в болотах тонут, когда Глумикс глазами изумрудными местность изучает и вдруг видит зайца бурого, серого. Быстрее ветра несется заяц, да вдруг тормозит, уши навостряет и смотрит вверх, в темноту листьев.
- Оно движется, - говорит. - Летим же.
Куница и серый бегут бок о бок, быстрее ветра, орла гордого, сокола ясного, несутся чрез леса, перепрыгивают деревья поваленные, в стволы врезаются, выкорчевывая. И видят лешего вдруг: остановился, старый, отдохнуть, ссутулился весь, сжался, кривой рукой-веткой о дерево оперся.
- Оно? - с гнилых зубов мякоть кислых ягод валится.
- Оно, - и бегут-кличут дальше. А с крон птицы врассыпную разлетаются: перемены и возбуждение чуют.
Сиреникс-змей усмехается глазами вечными и смотрит прямо вдаль, пронзая горизонт, а под ним плещется Океан, содрогаясь от пламени божественного. И Аркадия на совете блаженно улыбается, прикрыв глаза ресницами длинными, влажными, тонкими. А в подводных пещерах спруты беснуются, драконы ревут, и кальмары всплывают на поверхность, взбешенные, растревоженные, взлетают, зависая аккурат между небом и землей, и снова вниз плюхаются, столбы воды взметая. Океан бурлит и тревожится, даже птица Рух в своих джунглях отсиживается, не рискуя в небо подняться. А Сиреникс, король словно, смотрит на бурный Океан и весело хохочет, ибо неспокойствие бессмертных любо-дорого для гада.
И где-то на Земле Мификс лениво пробуждается, качает сонными веками.
Бегут лисы, летят птицы, трансформации древние, прекрасные спешат со всего света, мечутся, волнуются, предчувствуют, видят. Танцуют люди, расцветают древние культы, а Фарагонда в своем кабинете смотрит на небо и понимающе усмехается. Знает, старая, что творится. По небу гром грохочет, молнии сверкают. Деревья валятся, озера гуляют блудные, а звери бегут в страхе. Все они, Энчантикс, Сиреникс, Чармикс, Глумикс и другие… Все они - дети Дракона, древние божества, кому раньше служили жрецы и слагали молитвы.
Их много, трансформаций-то. Звенят лютни и поют свирели. А превращения бегут, гогочут. Опережают время, несутся вспять и стремятся вперед. Со всех сторон, со всех концов сбегаются трансформации к точке отсчета, летят к дню тому, когда произойдет. И все передают друг другу, в воздухе шепот и крики переливаются:
- Оно! Оно! Оно!
Они собираются вместе и замирают на точке отсчета. Стрелки невидимых часов отсчитывают начало до свершения. Рождению нового следует пророчество. Аркадия где-то там улыбается блаженно. А Сиреникс хохочет, ибо змей есть гад. Глумикс и Чармикс, куница и заяц, замирают рядом с Энчантиксом , чуть шипят и поджимают уши.
Сейчас они вместе и отбрасывают ненужные окончания, прозвища и расшаркивания. Кто-то в тандеме, кто-то - одиночка, кто-то - изгой и презренный. Беля почти не видно, Энч правит балом, а Сирен, словно глумливый принц, идет в окружении свиты, послушных теней с короткими ручками и кривыми лицами, занудно шепчущими свои истории, тащит няньку и куклу старую, Гармоникс, что вот-вот сдохнет, но вроде еще держится. Гармоникс - продукт Сирена, незавершенный, нетрансформация. Шарахаются от него собратья, а Энч скрещивает руки и взирает на змея, что с вызовом смотрит ему в глаза, но не выносит и шипит, пресмыкаясь. Змей налицо и в душе.
- Знай свое место, Сиреникс.
- И ты свое, Энчантикс.
Конфликт неизбежен. Энчантикс пышет праведным гневом, а Сирен ядовито смеется. Но миг, и оба открывают истинные лица.
Одно и то же. Не враги. Но друзья, союзники. Исчезают подколки, остаются раскрытые сущности.
Заяц и куница приветствуют морского гада, и где-то там, в Магиксе, возрождается еще один культ. Сирен по-свойски расхаживает среди превращений, а те то шарахаются, то подобострастно заглядывают в глаза, и лишь редкие смотрят ясно, незамутненно. Те, кто по-настоящему его знает. А Сирену плевать, ибо он лучший, он гордый. Змей взлетает на пик своего превосходства и смеется над всеми.
- Давно ли вы имели человеческую женщину?
- Перестань, - щелкает клювом старый гриф, скрючив шею и восседая на сухом дереве. Он - старое ведьминское превращение, забытое уже несколько веков. Он не любит, когда его называют по имени, потому что негрифская гордость не может вынести, что упоминания о нем встречаются лишь в пыльных манускриптах в забытых библиотеках. Гриф прячет длинную шею в меховой воротник и смотрит на Сирена недовольным, пронзительным взглядом. - Ты знаешь, что происходит. Ты ведаешь. Скажи.
- А что, никто из вас не зрит? - Сирен зевает притворно, словно скучая. - Все видят, все знают.
- Не так, как это делаешь ты, - гриф уже и не гриф, а стервятник-падальщик, готовый подбирать все, что валяется на дороге. Он ищет обреченных, к обреченным идет и обреченностью их питается. Говорят, что зовут его Деспондикс, Деспон, но гриф остается безымянным. Его забыли, забыл и он себя.
- Вам напомнить? - Сирен покачивает прекрасным гребнем и перемигивается с Беливиксом, что стыдливо опускает голову, ибо он смел просить помощи у змея, просил очистить его. И змей очистил: превратил из огромной туши, отрыгивающей вонью и непереваренным, в тонкого червя-паразита, бычьего цепня, кем он был в начале своем. Странно и голо Бель себя ощущает, зато снова стал подвижным, юрким и свободно скользит в скромных дырах пространства.
- Начинай.
- Оно! Оно!
- Наблюдаем!
- Мы ждали!
- Свершится!
- Иди!
Глумливый принц покидает ненавистное ему скопище. Змею душно среди своих же, он привык к Океану, к его величаво-соленой стати, покою бессмертных и обширным владениям. Он привык отвечать насмешкой на серьезные лица кентавров, духов, Древних, ловить улыбки Аркадии и наслаждаться своей властью. Он привык быть наблюдателем, ибо трансформациям запрещено вмешиваться в людские дела. Лишь в крайних случаях могут они явиться в образах из ниоткуда взявшегося родственника, мудрого покровителя отдельным лицам, что замутили, исказили взор чистый, ясный. Кем превращения бредят, тому и являют они помощь свою. Или просто принимают обличия и живут среди людей, не меняя истории. Вечность отравляет хуже горького яда, скука – самое страшное проклятие, что может свалиться на голову Древних. И змей ее ведает, но находит забавы, потому всегда весел и жив.