Мы с Полечкой отступили к выходу из сарая, ибо там было тесно. Козлик критически, несколько нагловато исследовал новую подругу и, крепко втягивая воздух, обнюхал неожиданный дар судьбы; затем примерился, рассчитывая свои возможности с высоким ростом гостьи; довольный результатами прикидки, выразительно посмотрел на нас: ну а вам чего тут надо? Коза бесшумно проскользнула в глубь сарая.
И тут княжовская бабка истово перекрестилась, поклонилась в угол сарая, затем осенила крестным знамением свою козу и, отступая к выходу, с чувством проговорила:
— Ну… Дай-то вам господь!
С этим мы и вышли из сарая, покинули Полин двор и затем немного постояли на улице, перед высокими некрашеными воротами.
— Ты цей-то будешь? — полюбопытствовала повеселевшая, словно бы помолодевшая княжовская старуха. — Не видала тя раньше тут.
Я ей обстоятельно отвечал. Приехал из Москвы. Купил, мол, домик тот…
— Знать, в Вероцкиной избе живешь? Один?
— Один, — подтвердил я.
— Как же один? Без бабы?
— Без бабы.
— А поцему не женисси?
— Никто не идет за меня, — отвечал я шутливо.
И старуха незамедлительно ответила в том же духе:
— Ну тя к лешаму. Приходи к нам в Княжи, я те мигом невесту сосватаю.
Затем мы разошлись: старухи греться в Полечкину избу и дожидаться хозяйку козла, чтобы рассчитаться с нею за козью свадьбу, а я с будильником в руке отправился восвояси…
Час-другой спустя уже завечерело, над белизною широкого поля сгустилась серая незоревая мгла. Из ворот соседнего двора вышла и зичикиляла мимо моих окон княжовская старуха с козою. По-прежнему сыпал снежок, но уже не прямо и плавно с неба, а чуть косо над дорогой — задул ветер. Укутанная так, что из шалевой намотки торчал один нос, хозяйка козы шла по дороге еле-еле — снова дряхлая, одинокая и сирая под преднощным пепельным небом. Золотистое изящное животное покорно следовало за нею, влекомое на веревке.
Я смотрел им вслед, опять приникнув носом к окну, и пытался мысленно представить себе их длинный путь по вьюжной лесной дороге. Неотвратимо надвигалась ночь, а с нею — и все ночные сомнения, но я уже не задавался довольно бессмысленным вопросом, зачем мне жить на свете да для чего это. Я решил, что когда-нибудь напишу об этом случае небольшой рассказ и назову его «Козья свадьба» или «Благословение козы».
ПО ЧЕРНИКУ
Во влажной прохладе леса, стоя на коленях, я собирал с низеньких кустов чернику. Ягода зрелая, темно-синяя, сверху затуманенная сизым налетом. Ее много на разлапистых кустах — и когда какую-нибудь одну из веток приподнимешь да словно вывернешь наизнанку, то ягодок предстанет глазам больше, чем листьев. Черника, так сказать, усыпенная, то есть ею усыпаны все лесные черничные поля, и она отменного качества. Воткнись носом в кустики и собирай усердно — что я и делаю в безмолвной грусти, попирая коленями мягкий зеленый мох.
Пальцы моих рук выкрашены фиолетовым ягодным соком, штаны все в пятнах такого же цвета, комары густо толкутся возле лица и обреченно нудят, запутавшись в прядях моих длинных волос. Я натерся противокомариным снадобьем и потому не испытываю особой муки от жал кровопийц. Собирать ягоды при таком ее обилье — дело нетрудное и приятное.
Незаметно втянет однообразная мирная работа, и потечет особенное, лесное, время — не заметишь, как пройдут минуты и часы обычного, определяемые часовыми механизмами… Вдруг очнешься и с удивлением заметишь, что слезы набухли в глазах, грудь стеснена, тяжкий стон рвется из нее наружу — это, оказывается, твоя душа воспользовалась лесным наваждением, охватившим тебя, и быстренько слетала куда-то в стародавнюю обитель печали.
И мысли смешиваются с былыми видениями, то есть настоящее сливается с прошлым — и время как бы вовсе исчезает. Тогда странным образом выступит из тьмы небытия некий укор, давно забытый и перезабытый, выйдет на авансцену твоей тихо мерцающей жизни и, словно пристальным взором уставясь тебе в глаза, уже не даст уйти в сторону от суда совести и скорби.
А совсем рядом брякает кружкой, пересыпая набранную ягоду в бидон, человек, явившийся причиной нестерпимого, жгучего суда совести, — это моя жена, которая увлеченно собирает чернику. Я на нее взираю почти что с недоумением: переживая свою страшную вину перед нею, терзаясь поздним раскаянием и едва не плача от невозможности поправить содеянное, я довольно-таки равнодушно воспринимал ее живое присутствие рядом теперь, в данную минуту.