А потом прошли годы разлуки. За это время Николай отслужил свое и остался на сверхсрочную, а Санец, в свою очередь, тоже отслужил и вернулся в деревню. И вот через два года, как он пожил дома, вдруг выкинул такое… Старший брат признался самому себе, стоя у забора глухой Поли, заливаемый ночным дождем, что он остался вдали, в Германии, из-за тайной зависти к брату и душевного бунта против него. Младший брат был всеми любим, мать души в нем не чаяла, хотя он был парень с ленцой, с первого окрика никогда не обращался к работе, а только после повторной угрозы. Что с того, что он играл на гармони, потом на клубном баяне, плясал «Цыганочку» так, что его Цыганом прозвали, хотя был светлоглаз и рус — зато всю мужицкую работу по дому приходилось тянуть не ему, а старшему, у которого от этой работы кости нарастали да жилы набухали толще. Отец умер рано от какой-то болезни, которую принес в себе с войны, словно смерть за пазухой, и без него Николаю с тринадцати лет пришлось быть за хозяина в доме, и до ухода в армию он уже успел столь наработаться, что армейские тяготы показались ему игрушками. Он исподволь присмотрелся, примерился, да и остался служить после срочной.
Неплохо было в Германии, и деньги потихоньку шли, теперь все это кончилось — и опять из-за младшего брата. Они не переписывались, но однажды Николай, уже сверхсрочником, написал младшему, проходившему тогда службу в Казахстане, следующее: «Желаю здоровья, отличной боевой и политической подготовки, а также шлю массу наилучших пожеланий. Ты был пацаном, а я с пятнадцати лет сел на трактор, чтобы тебе плясать в клубе и играть на баяне. Теперь отслужи честно Родине и вернись домой, корми мать. Я свое уже отдал. Мне не надо ничего, пусть все будет твое, дом тоже, а я здесь как-нибудь заработаю на машину. И тогда приеду к тебе в гости…» Санец после армии вернулся к матери, два года она писала старшему, что все у них благополучно, но вот Николай стоит у своего темного дома, и в кармане у него лежит бумага с загадочной надписью про медные небеса.
Что мне делать, и где он теперь, думает старший и в темноте ощупью открывает дверь, входит в избу. Мать ровно дышит на печи. Кто его обидел, где его сейчас носит? — гадает в темноте старший. Ему в этот затерянный глухой час ночи становится больно за брата, который бог весть где мается, может под дождем. Дознаюсь я, думает он, сидя на кровати, с трудом стягивая мокрые сапоги.
И вот он в димитровском магазине, стоит, прислонившись к дальнему краю длинного прилавка, и молча издали разглядывает продавщицу. Она молода и весьма сдобна, туго перехвачена поясом белого халата, из-под которого видна красная пуховая кофта. Дверь то и дело хлопает, заходят и выходят люди, мужики в комбинезонах и телогрейках, бабы в «плюшках», закутанные в платки до самых глаз. Если бы родной брат не убежал из дома, не бросил мать, Николаю не пришлось бы сейчас стоять здесь, среди этих баб и мужиков, которых он почти успел забыть там, в городке в Германии. Но из-за этой девахи в кудерьках, желтыми стружками свисающими из-под шапочки, Санец, возможно, пытался лишить себя жизни. Дознаюсь я, повторял про себя старший брат, стиснув зубы.
Когда к обеду заметно поредело и остались только две невнятные старушечьи фигуры по углам магазина, отставной прапорщик подступил к продавщице.
— Ты гуляла с моим братом Сашкой? — сразу спросил он, тяжело опершись на прилавок и близко глядя в выжидающие глаза продавщицы.
— Так вот ты кто, оказывается, — усмехнувшись, воскликнула та и легко хлопнула его по плечу широкой розовой ладонью. — Гуляла я с кем или не гуляла, это мое дело, а почему это должно интересовать некоторых?
— Вы расписаться хотели… Чего же не стали? — продолжал он допытываться напрямик.
— Допрашивать прокурор будет, а ты катись, — обиделась девушка. — Спроси лучше у него, он тебе все скажет.
— Спросил бы, да не у кого… Может, знаешь, где он?
— Не знаю, и знать не хочу, и забыла, как его зовут.
— Чего он тебе сделал?
— Ничего. Это я ему отвод дала.
— Расскажи. Чем насолил тебе?
— Нечего мне рассказывать. Повторять больше не буду: забыла, сказано, как его зовут. И ты не мылься, париться не будешь. Пошел, пошел, сейчас магазин буду закрывать, время уже обеденное.
И она отвернулась, пошла доставать с полки висячий замок с ключами, потянулась на цыпочках и показала из-под короткой юбки налитые ляжки, перехваченные резинками голубых трусов. Звеня ключами, удалилась в темное складское помещение, откуда решительными голосом возвестила: