— Что, барин, не хошь потрудиться? — крикнул ему вслед вспотевший, красный Никиток. — На охоту отправился, ёш твою корень!
Однако тут же сбился на дробный, виноватый смешок и прокричал уже другим голосом:
— Ты куда, Коляна, а Коляна? Погоди! Какая те охота! Щас свежины нажарим, печеночки! Под такую закусочку как она пойдет-то, Коляна! — Но, видя, что тот уходит не оглядываясь, мужик вновь мгновенно озлобел и с выдохом выразительно проорал: — Эх… хозяин!
Николай выбрался за деревню и по заснеженному ровному полю направился к видимым вдали стогам. Там, среди старых остожьев и еще не свезенных стогов, накрытых белыми шапками снега, водились зайцы. Можно было их подкараулить, зарывшись в сено. Он шел впереди ровного, одинокого своего следа, без охотничьего желания в сердце и без волнения от красоты и свободы в родных нолях. Не было в нем и настороженной внимательности к окружающей чистой белизне, в которой мог внезапно замелькать бегущий заяц. Прижимая к боку приклад ружья, он шел ровно, широко и тяжело, словно не на охоту выбрался, а направлялся к казарме на службу. И смотрел он не по сторонам, а себе под ноги на два шага вперед.
Далекие стога, утонувшие в глубине воздуха, изредка словно призывали к себе, напоминая ему, зачем он бредет по этому белому полю. Но вот, подойдя к ближнему стогу, он равнодушно оглядел обдерганный сенной бок, прислонил к нему ружье и, разворошив в душистом, чуть отдающем прелью сене глубокую хатку, влез туда и повернулся лицом наружу.
Зайцы не пришли, хотя он тихо просидел два часа, да ему и не до зайцев было. Лишь теперь, сидя внутри стога, как в чреве кита Иона, о котором мать рассказывала в детстве, Николай со всей беспощадной ясностью понял, что ему, кажется, нет жизни в родных краях. Сквозь рыхлую прореху в сене выглядывал он из убежища на свет и видел лишь равнодушную тускнеющую белизну снега.
Он не мог снова зажить среди этих снегов, полей, стогов, грязных дорог, коров и зайцев, потому что слишком долго прожил иначе и намного легче, чем всю прежнюю жизнь. Поэтому и будущая жизнь, лишенная этой легкости, тепла и постоянного достатка, о котором не надо, кстати, и беспокоиться, будущая жизнь не могла быть связана со старыми забытыми тяготами. И было ему теперь тоскливо и странно, будто и на самом деле он проглочен огромным китом и нет никакой надежды выбраться из его брюха.
Но он легко вылез, когда сидеть в стогу надоело и ноги затекли, выбрался наружу, встряхнулся, как пес, и зашагал через поле, не оглянувшись ни разу. Посыпал мелкий, с гречневую крупу, жестковатый снег, и сквозь его зыбкую пелену видна была деревня Димитрово. Он прошел задами вдоль гумен, потом увидел подходящую тропку, протоптанную в снегу, свернул, и она привела его точно к магазину. Войдя в магазин, он стянул с головы шапку и, еще ничего не видя со свету в полутьме, услышал женский насмешливый голос:
— Не мог на крыльце снег стряхнуть, обязательно надо в помещении?
Голос он узнал, тут же увидел и продавщицу в белом халате, которая согнулась, облокотившись на прилавок, навалясь грудью на скрещенные руки. На этих руках были черные вязаные перчатки с откромсанными пальцами, чтобы деньги считать. Николай увидел, что за спиною продавщицы зеркально сверкает круглый электрический обогреватель-рефлектор, но спирали на нем не дышали краснотой, и в магазине стоял собачий холод. А хозяйка этого холода, кусков мыла, серых макарон, консервных банок с рыбою в томате одета была в овчину, поверх которой и натянут халат, а голова ее обвязана по-старушечьи двумя платками.
— Чего в темноте тут сидишь? — спросил он удивленно.
— Электричество погасло, вот и сижу.
— А печь? Чего же не затопишь?
— Печь разобрали, не видишь, что ли!
И только теперь он обратил внимание на то, что в углу магазина, направо у входа, темнеет груда кирпичей и раскрошенной глины. В довершение к холоду и сумраку в магазине эта неаккуратная груда создавала полное впечатление какого-то беспорядка жизни, ее нелепой и скучной неустроенности.
— Ну и хозяева! Зимой печь ремонтируют! — только и нашелся что сказать Николай.
— Про то я и говорю! — с готовностью поддержала продавщица. — Сколько я им заявляла, а они только одно: то печника нету, то кирпича. А теперь говорят, что закроют точку.