Проснулся и заплакал Адильхан, круто выгибая тельце вверх, женщина бережно прижала ребенка к груди и, похлопывая его широкой ладонью, стала раскачиваться взад-вперед. Но младенец не унимался, и тогда она, взяв белую глиняную кружку, стоявшую рядом на полу, стала поить внука молоком. Тот сразу замолк и принялся отрывисто глотать — сначала бурно, с жадностью, а затем все тише. И с последним глотком молока он снова уснул, покрывшись капельками пота. Бабка вытянула из-за пазухи голубой платок и осторожно вытерла влажный лобик младенца.
В соседней комнате, где смотрели футбол по телевизору, вдруг разом взвились ликующие голоса, раздались хлопки в ладоши, смех. Мать Темирбая и он сам с опаскою уставились на спящего ребенка, но он спал крепко.
Той по случаю благополучного возвращения служивого прошел, солдат переоделся в гражданское и сразу превратился в юного стройного паренька, который мало чем выделялся среди своих друзей, неизменно толпившихся вокруг него. Тайные, какие-то очень веселые дела увлекали его частенько из дома, и в первые дни Смагула почти не видели — он уходил утром и возвращался неизвестно когда. И рядом с ним находился всегда его друг Вова Ромлер, весной вернувшийся из армии и успевший уже отрастить белокурые пышные волосы до плеч. Этот Вова, с длинным, серьезным, ошпаренным на солнце лицом, с гитарою в руках и в распахнутой рубахе, по утрам сидел на перильцах мостка через арык, протекавший перед воротами дома, и терпеливо поджидал друга.
Темирбаю поручили руководить сбором совхозной клубники — надо было привлечь школьников и всех свободных женщин аула. И поздним утром, когда Смагул выходил во двор, весело переговаривался с другом и гремел рукомойником, старшего брата уже давно не бывало дома. Айжан не появлялась из своей комнаты. Мать затемно уходила на ферму, и в доме шумно хозяйничали дети — младшие сестры, десятилетний братишка и двое гостей из Рябуш.
Эти мальчики, Петя и Гриша, быстро применились к непривычному для них укладу и с большим удовольствием по пять раз на дню пили казахский чай с молоком, сидя вместе со всеми на полу, скрестив босые ноги и усердно потея. Окруженные внимательной черноволосой детворой, крепкие белобрысые мальчишки желали показать, на что они способны, и часто рисковали головою. Однажды Петя, старший из братьев, побежал за грузовиком, с наскоку подцепился и влез в кузов, а слезть не сумел, потому что машина вдруг наддала ходу и в вихре пыли умчалась на край аула. И вслед за нею с тревожными, звонкими криками бежала по жаркой улице толпа — босоногие девочки с косичками, ребятня с темными чубами на стриженых макушках, развеселые деревенские псы. Петя вернулся не скоро, прихрамывая, с содранными коленями, но очень довольный, и первым делом стукнул брата, который принялся было по своему обыкновению нудно и в то же время трусливо грозить старшему, что настрочит на него ябеду в письме. А в другой раз отличился и сам ябедник. Он узнал, что через улицу живет немецкая семья Кунстов, и, разумея по-своему, написал мелом на их аккуратных воротах: «Три пузатых немца». Были по этому поводу шум, обиды, и Смагулу пришлось ходить к старикам Кунстам с извинениями; а дома, поставив обоих братьев в одну шеренгу, он объяснил им, как мог, что в ауле и в округе с давних времен живет много немцев, что они вовсе не такие, каких показывают в кинофильмах про войну, и тому подобное. Братья слушали его, одинаково уронив на грудь круглые головы, и когда нотация кончилась, поспешно направились к выходу, отпихивая друг друга.
Каждый в доме занят был своим; и матери, с тревогой ждавшей объяснения между ее старшими сыновьями, подумалось, что, может быть, обойдется и так — безо всякого разговора. Но однажды лунной ночью, охваченной пронзительным звоном цикад, разговор этот все же состоялся.
Смагул вернулся с гулянья, еще не совсем остывший от веселья и вина, перешел через арык по мостику, миновал калитку и при свете полной луны увидел возле ограды в две жерди, отделявшей их участок от соседнего, смутные очертания привязанного к столбику ишака. То был знакомый Смагулу белый ишачок соседей, которого старик Омирзак, хозяин, на ночь приковывал к столбу цепью, а цепь закрывал на большой висячий замок. Вспомнив об этом и вспомнив о том, что он не раз представлял вместе со всем прочим, — бесценным на чужбине, — и мирного Омирзакова осла, Смагул решил проверить, все так же ли заперт он на замок. Свернув влево, парень обогнул угол дома и надвинулся грудью на стоявшую у стены Айжан. Она была с белой полной рубахе, с распущенными волосами. Никогда еще не видел ее Смагул такою — в призрачной рубахе до пят, с русалочьим испуганным лицом… Он хотел повернуться и уйти, но она тихо выдохнула: