И только мелкие кусочки и отдельные узелки живого мира еще держат мое внимание — душа далека, она возле той скорби, познав которую уже никогда не вернется к радости бездумных существ… Сегодня выскочивший из земли масленок с мокрой, скользкой и еще не окрашенной шишкой вместо шляпки. Малиновые, со светлой расплывчатой окраиной кругляши сыроежек — они замечательные в этом бору. Я собрал уже довольно много грибов в свой пакет, там лежат, кроме сыроежек и молоденьких маслят, три плотных белых гриба. Они попались мне прямо посреди тропинки, когда я выбирался из чащобы на овсяное поле. Один из них, коренастый боровичок с отщербленным краем, стоял, высунувшись на треть ножки из земли, и словно смотрел в мою сторону. Удивительно — до чего же в это утро безмятежна и далека от моей печали вся эта бездумная мелкота леса: грибы, чижи, белки, стрекозы и бабочки.
Лет двадцать я не собирал грибов — с тех пор, как уехал из родного поселка. Где только меня не носило по свету! Теперь чужая посмертная воля привела меня сюда. И я хожу по знакомым местам, словно вернувшись в то никуда не истекшее время, когда мне было лет двенадцать-тринадцать и меня называли Пучеглазым-Некрасивым. Нет, в детстве я вовсе не был некрасивым. Сохранились фотографии тех лет, на которых моя круглая, большеглазая физиономия выглядит вполне прилично. Это намного позже, уже в университете, на боксерских рингах мне изувечили нос, а мальчиком был я даже красивым. Но девчонки нашего поселка, придумавшие обидную кличку, сделали это по ревности: я ни на кого не обращал внимания, для меня существовала только одна. То была единственная дочь вдовы Конновой. В возрасте шестидесяти двух лет вдова умерла и оставила мне в наследство свой дом.
Благодаря этому обстоятельству я вновь оказался здесь, где давно уже не осталось никого из родни. Я должен был поставить свою подпись в документе и затем вступить в права наследования… Как же это произошло? Я знал, что уже много лет назад девочка умерла. Я жил своей жизнью, постепенно забывая о больной подружке, из-за которой в детстве пролил столько тайных горьких слез. Вспоминал о ней редко, с умилением и грустью… Но однажды, когда меня гонял по рингу широкоплечий кубинец Мартинес и я видел, что он готовится закончить бой своим страшным ударом левой, в моем помутившемся мозгу всплыл почему-то образ худенькой девочки, и я мысленно принялся молиться ей, чтобы она помогла, чтобы все не кончилось нокаутом… Обо мне писали, что я боксер самого хлесткого и точного удара, меня называли «математиком ринга», я обладал верным чувством дистанции и трезвой головой, суеверие никогда не было мне присуще, но в тот раз я именно молился — иначе этого и не назовешь… Пока кубинец постепенно вышибал из меня мозги, я обращался к той, чей облик возник в моих помутившихся глазах. И этот тяжелый бой я выстоял до конца, так и не упал до гонга, но тотчас же после встречи забыл и о молитве своей, и о той, к кому взывал: спаси, помоги…
Оставив большой ринг, я стал спортивным журналистом, и по-прежнему продолжалась моя привычная жизнь… Жизнь? Бесконечные командировки и все эти великие страсти, столь быстро сгорающие без дыма и огня, все страшные потуги чемпионов ради того, чтобы совершить то, что доступно лишь им, одержимым, — разве вся эта неимоверная суета и битва тщеславия и есть жизнь? Да ведь меня же все это время любили! Меня ведь любили все это время! Так где же я был?..
Это она, конечно, сказала однажды: «Мама, когда я умру и когда ты тоже умрешь, пусть наш дом останется Пучеглазому», — или что-нибудь подобное. На что мать должна была ответить одно: «Ладно, дочка, будь по-твоему…» А может быть, это сама вдова Коннова, оставшись одна, вспомнила о любви детей, которую запомнили ее все выплакавшие вдовьи глаза. Так и запечатлелась в них зыбкая картина: лето, скошенный луг, на сене сидят стриженый мальчик и девочка. И решила одинокая вдова, что любимый человек ее умершей девочки и есть самая близкая родня…
Не узнать мне теперь, как было на самом деле, — в моих руках лишь деловитые, коряво составленные бумаги, заверенные в местном поселковом Совете. В документе сказано, что «подариваемый жилой дом никому не продан, не заложен, в споре и под запретом (арестом) не состоит» и что содержание статьи №… Гражданского кодекса «одаряемому разъяснено». Но никто ничего мне не разъяснял, и я живу третью неделю в чужой избе, которая считается теперь моей, в чем я вовсе не уверен.