— А здесь я уже ничего не понимаю! — признался я.
— Поймете. Любой организм, будь то дерево или современное здание, можно представить в виде некой условной, усредненной и однородной массы, и если вычислить, какая энергия потребуется для построения единицы объема этой массы, то легко, как сами понимаете, вычислить и всю энергию, необходимую для построения здания или дерева…
Разговор явно свернул на иную дорожку, и мы спохватились, когда ушли по ней довольно далеко. Был уже самый глухой час ночи, когда ее власть кажется беспредельной и какая-то смутная, древняя тревога вкрадывается в замершее сердце. Туров снова вставал, пил воду и, смутно видимый в полумгле, долго стоял перед балконной дверью.
— Простите меня, совсем заговорил я вас, — смущенно покаялся он, улегшись снова на кровать. — Не даю вам отдохнуть, дружище.
— Мне-то что, я уже выспался, — успокаивал я его. — А вам-то рано вставать?
— Мне завтра некуда торопиться, — ответил он. — Я ведь, признаться, жду здесь ее, Гаяну. Должна приехать завтра.
— Вот как! — удивился я.
— Да, дружище. Уж расскажу до конца, немного осталось. В прошлом году, осенью, я бросил все и поехал к ней на Иссык-Куль. Знаете, понял я после ее письма, что не легким приключением было то, что когда-то произошло между нами. Конечно, и раньше я вспоминал ее с какой-то необыкновенной тоской, но это была боль утраты, в которой не нашлось бы и капельки надежды. Письмо, конечно, все перевернуло. Я почувствовал, что не забыт, и не только это… Словом, собрался и поехал, приехал, поселился в гостинице, встретился с нею. Она меня помнила, все эти годы помнила, но тоже ничего не ждала, никакого продолжения. С мужем у нее было плохо, он сильно пил, со старой работы вынужден был уйти из-за этого. Сын младший был болен. В общем, несчастна она была до предела. Мы встретились, значит, и все повторилось, но счастье, которое мы чудом нашли вновь, нас потрясло и сделало еще более несчастными. Что она, бедняжка, могла? Ведь трое детей, муж пьющий, слабый человек. Она попросила меня уехать, и я уехал. После этого однажды была проездом через Москву, в Калинин ездила в командировку; виделись несколько часов. Я ее уговаривал развестись с мужем и вместе с детьми переехать ко мне. Она не могла на это решиться. Но вот наконец мне удалось ее убедить. Она подала на развод, завтра уже будет здесь, и мы вместе решим, что нам делать дальше.
Наутро я проснулся поздно, соседа по номеру уже не было, кровать его стояла небрежно убранная — накинуто одеяло, подушка лежит сверху, в ней вмятина, куда, должно быть, ткнули кулаком… Туров, значит, ушел куда-то прогуляться. Я умылся, попил чаю, затем отправился по делам.
В гостиницу я вернулся поздно вечером. Сосед сидел за столом, скрестив мускулистые, с могучими запястьями руки и молча наблюдал за мною, пока я переодевался.
— Ну и как? Состоялось ваше знакомство с Киргизией? — спросил он.
— Да, — коротко ответил я, вытянувшись поверх одеяла на кровати. — А как у вас дела? Все хорошо, надеюсь?
— Не очень, дружище, — ответил он, невесело улыбаясь.
— Что-нибудь случилось?
— Гаяна не приехала, вместо нее была старшая сестра. Она тоже на Иссык-Куле живет, в том же совхозе. А сама Гаяна не смогла приехать, заболела, оказывается.
— Не повезло вам, — посочувствовал я. — Надеюсь, ничего серьезного?
— Наоборот, все очень скверно. Слегла она, дорогой, с горя свалилась. Ей не отдали детей, вмешалась родня, когда узнали, что Гаяна хочет уехать со мной. Это сестра вмешалась. Приехала специально сюда и устроила мне изрядный скандалец. Очень решительная дама, зоотехником в совхозе работает. В прошлом году, когда я тайно приезжал к Гаяне, сестра однажды застала нас на берегу озера. Ехала куда-то по своим делам верхом на лошади и увидела, как мы в тихом уголке сидим рядом. Ничего не сказала в тот раз, только лошадь стала нахлестывать как бешеная и ускакала. А когда узнала, что Гаяна собирается разводиться, вмешалась, все расстроила. Созвала родных и устроила суд над младшей сестрой.