— Но ей-то что за дело? — возмутился я.
— А представьте себе женщину крепкую, уверенную, нестарую еще, которую везде встречают с почетом и иначе как по имени-отчеству и не называют; представьте, до чего она может быть уверена в своей правоте, если в районе она в почете, в семье безраздельно властвует, муж у нее тихий, молчаливый человек, счетовод; ходит она в сапогах, вразвалочку, как мужчина, и говорит громким голосом. Бог ты мой, вы бы только посмотрели на это широкое сердитое лицо! Как она разделывала меня здесь…
— Однако ваша Гаяна могла бы поступить более решительно, — заметил я.
— Вы не представляете себе, какое влияние имеет старшая сестра на Гаяну. Только и слышишь от нее: эдже так сказала, эдже так велела. Когда сестра застала нас на озере, Гаяна совершенно онемела со страху, дрожала как в лихорадке. Я долго не мог ее успокоить. Она полная противоположность своей сестре, поэтому, наверное, так и тянется к ней. Выпади Гаяне другая судьба, из нее вышло бы что-нибудь замечательное, может быть, стихи писала или стала бы артисткой. Я, знаете ли, был просто поражен, когда узнал, до чего она начитанна, как разбирается в искусстве, то есть в том, в чем до знакомства с нею я считал себя человеком довольно осведомленным. И вообще у нее голова хорошая — думаю, что и в науке она сделала бы успехи. А замужество стало для нее сущим несчастьем. Семнадцати лет уже имела ребенка. Вышла она замуж тоже не без влияния своей эдже, которая и нашла для нее жениха. Я видел мужа Гаяны всего два раза и, знаете, ничего плохого не могу сказать о нем. Вполне, как говорится, нормальный человек, с виду приятный и веселый. Немного шумный и, может быть, слишком легко навязывается на дружбу. Но что может знать посторонний человек о тайнах чужой семейной жизни? Гаяна ничего не хотела рассказывать, а я никогда не расспрашивал ее и знал лишь одно: что в последнее время муж ее пьет, ежедневно напивается до безобразия. Наверное, по этой причине последний ребенок у них оказался не совсем нормальным и попал сюда, во Фрунзе, в специальную больницу…
Мой прошлогодний приезд ее страшно удивил и взволновал. Я приехал внезапно, без всяких предварительных переговоров, и, когда однажды вечером встретил ее после работы, она, бедняжка, схватилась за сердце и едва не упала посреди улицы. Хорошо, что народу вокруг не было и я успел подхватить ее и увести в сторону, к тополям. Не могу без боли и в то же время без чувства великого счастья вспоминать эту прошлую осень. Я устроился в районной гостинице, недалеко от совхоза, который почти примыкает к городу. Мы встречались вечерами где-нибудь у озера или на безлюдных улицах городка и никак не могли наговориться. Она старалась быть веселой, сказала мне, что мой приезд для нее — лучший подарок судьбы за всю ее жизнь, но иногда подолгу плакала, и я не мог найти слов, чтобы утешить ее. Встречи наши происходили урывками, надолго отлучаться из дому она не могла, но однажды сказала, что два дня мы можем провести вместе: объявила дома, что уезжает во Фрунзе навестить ребенка и сделать кое-какие покупки.
Мы поехали вместе на автобусе, и эти дни были лучшими для нас. После свидания с больным сыном Гаяна попросила одну больничную няньку устроить нас на два дня в городе. Та дала ей адрес — и мы попали в дом к пожилой уйгурке, которая выделила нам летнее саманное строение в саду. Тогда я и узнал, дружище, что такое высшая радость жизни. Это, знаете ли, оказывается не бог весть что: это когда уснешь и видишь во сне, что ты с любимым человеком, а проснешься, откроешь глаза — и он, оказывается, рядом.
Ведь сколько раз до этого я видел во сне, что мы с Гаяной вместе и все у нас хорошо, но просыпался затем, и становилось только хуже. А тут, проснувшись наутро в лучах утреннего солнца, увидел спящую рядом жену — именно жену, мой друг, которая у каждого из нас только одна, всего лишь одна на всю жизнь.
Но мы вынуждены были на другой день вернуться на Иссык-Куль, и я еще неделю прожил там, днем томясь в гостинице, скучной и шумной, где было полно командированных, а вечером торопясь на короткие, поспешные свидания, от которых нам становилось все тревожнее. Гаяна порой совершенно падала духом, не хотела возвращаться домой, в отчаянии ложилась на песок и плакала, и мне приходилось подолгу успокаивать ее, обещать, придумывать какие-то скорые способы избавления… Дело в том, что Гаяна не решалась на открытый разрыв с мужем, которого жалела, и боялась старшей сестры, и не хотела бросать больного ребенка, которого пришлось бы оставить в больнице, если бы она решилась уехать со мной. Но это все были внешние, как говорится, причины. Главная же причина в том, что она втайне смотрела на наши отношения как на нечто недозволенное, начавшееся со случайности и надлежащее суровому осуждению. Здесь она оказывалась на стороне своей сестры. Мне трудно понять, откуда это идет у нее. Я не находился в ее положении и со своей стороны принес лишь свободное, не обремененное никакими угрызениями совести чувство. Я только вспоминаю без конца, будто сумасшедший, тот странный, давно отгоревший день, с которого все и началось — и продолжается, и неизвестно чем кончится.