ГЛАЗА БЕЗДОМНОЙ СОБАКИ
Бабуркин вышел из подъезда на бетонное крыльцо и с особенным удовольствием оглядел оттаявшую бурую землю перед домом. Она была вся в сиянии непрочного утреннего льда и всплесках беспокойной воды, в которой на миг, взлетая с широко развернутыми крыльями, отражались голуби. Они, собираясь на островках мокрой земли, крутились друг возле друга как заведенные и урчали.
Приятно было подумать, что зимняя злая канитель кончилась и что впереди долгое летнее тепло; приятно взглянуть на румяную рослую дворничиху в синей новой спецовке и резиновых сапогах, разгонявшую совком жидкую глиняную лужу с дорожки. Косматая, розово-серая, отливающая золотистыми искорками на солнце, умница Рыжа подбежала к Бабуркину и, весело прорычав, ухватила зубами поводок. Приподняв длинными ресницами мягкие лохмы шерсти над глазами, собака в образовавшуюся щелку весело взглянула на хозяина и сильно потянула за собою.
— Иду, Рыжуля, милая, иду! — Бабуркин дал увлечь себя и, сбежав с крыльца, зашагал широко, чтобы не отстать от Рыжи. Но, добежав до угла, собака выпустила поводок и одна потрусила вперед, слегка повиливая лохматой широкой спиной.
Ночью был небольшой морозец, и когда Бабуркин, прогуливая Рыжу, пересек шоссе и, минуя молодой дубняк, углубился в небольшое болотце, под ногами захрустело. Морозцем прихватило лишь тонкую корку грязи, в продавленные ямки следов тут же набегала мутная жижа. Рыжа весело постукивала когтями, бегая вокруг подмерзших с краев луж, иногда проваливаясь лапой в белый воздушный пузырь, затянутый хрупким ледком. Опустив в землю лохматую морду, собака что-то вынюхивала и затем, встряхивая головой, бодро отфыркивалась.
И вдруг она отпрянула в сторону, с глухим горловым хрипом зарычала, оскалившись, и, как-то приниженно и трусливо припадая к земле, подбежала к ногам хозяина. Бабуркин нагнулся и потрепал ее за косматый загривок.
— Что случилось, Рыжуленька, чего испугалась?
Он пришел к тому месту, где запаниковала Рыжа, и там, возле двух чахлых березок, в круглом бочажке, обмерзшем по краю, увидел мертвую собаку. Голова ее вмерзла в лед, серый лед был с кружевными узорами и звездами. Легкий ветерок, случайный и безучастный, шевелил на ее боку белые завитки волос.
— Ах ты несчастная! Да как же ты так умерла, бедная! — забормотал Бабуркин, стоя над нею. — Как же тебе здесь нехорошо, нехорошо.
И действительно — неподвижный круг воды, в которой отражалась яркая апрельская синь, выглядел сейчас и грустно и нехорошо.
Бабуркину было уже за полста, он воевал, видел многое, но всякий раз что-нибудь печальное, встречаемое им воочию, заслоняло все прежние печали — все старое ничего будто не взяло на себя и тем самым не сделало его ни равнодушнее и мудрее, ни сильнее и спокойнее. И не отучился он плакать — наоборот, к старости слез этих стало больше. Вот и сейчас он стоял над мертвой собакой и ничего не видел от бегущих слез.
Люди заводили щенка, поддавшись младенческому его обаянию, ибо дети зверей, как и человеческие дети, обладают способностью привлекать к себе внимание и доброту, что и помогает им выжить. Бабуркин знал об этом и потому нисколько не считал легкомысленными тех, кто заводил щенят у себя в городской квартире. Со щенком возились, туго набивали его теплый кожаный животик едой, дети кувыркались на полу с ним и были счастливы. Но вот он подрастал, превращался во взрослого пса, и хозяева с неудовольствием замечали, что держат в доме какую-то заурядную дворнягу, с которой стыдно и на улице показаться. Любовь и заботы были отданы не тому, хозяева чувствовали себя обманутыми: рядом люди гуляли с великолепными эрделями и пинчерами, догами да боксерами. К тому же грязь и шерсть по всей квартире, да и жрет этот плебей непомерно много. И любовь по неизменной диалектике превращалась в ненависть, и дело кончалось тем, что бедного пса, к великому его недоумению, однажды выставляли вон за дверь. И тогда он попадал в вольное общество бездомных городских собак.