Ну да ладно… (Пауза.) Не хочу больше говорить о том, что было… Как бы и не было! И это не имеет теперь никакого значения — о чем помню только я один, да и то недавно чуть богу душу не отдал, понимаешь ли, а окочурился бы, так и вовсе теперь никто ничего не знал бы. Ну да зачем же и знать об этом, когда все так пусто, мгновенно и малозначительно. Думаешь, я страшно рад, что меня воскресили? Воскресить-то воскресили, а как быть с новым пониманием жизни? Вернее же, с непониманием ее? Кто мне сумеет объяснить — ты, может быть? — как я должен распорядиться с реальными днями моей жизни, которые остались до следующего инфаркта? И что значат эти появления Нины Александровны? Эти галлюцинации среди ясного дня? Меня нельзя уже убедить в том, что призраки все же существуют и свободно разгуливают по свету. Тогда, выходит, необходимо признать, что с головою у меня не все в порядке? Но это уже окончательно должен решить ты.
Вот последний раз — в метро на переходе станции «Баррикадная» вижу, что во встречной толпе идет она, спускается вместе с другими по широкой лестнице. Я остановился и смотрю на нее. Она тоже смотрит на меня, но не останавливается, проходит мимо. Я пересиливаю себя и иду обратно, вслед за нею, и что же вижу? Она остановилась и, обернувшись назад, высматривает меня! А когда видит, что я к ней пробираюсь, изо всех сил пускается наутек и перед самым моим носом заскакивает в вагон. Дверцы захлопываются, мы стоим и через стекло смотрим друг на друга. Я плачу и мысленно прошу у нее прощения. Она, вижу, улыбается, затем поезд уходит, и я остаюсь один со слезами на старой своей морде…
Что это, совпадение? Но разве может быть столь подробное и выразительное совпадение? Или вот другой пример. Я совершенно трезвый, — мне пить нельзя, ты же знаешь, — возвращаюсь однажды с супругой из гостей, она прошла вперед, захотела пешком подняться по лестнице, а я взял из ящика почту и направился к лифту. И снова стоит перед дверцей лифта она, Нина Александровна. Я с нею поздоровался, она улыбается, как обычно, и протягивает мне руку. Я эту руку хочу поцеловать, но никак не могу ее ухватить — нематериальная оказалась ручка-то, одна лишь видимость, как в кино. А жена с третьего этажа мне и кричит: «С кем ты там разговариваешь?» Я отвечаю: «Да ни с кем, ни с кем, иди себе», — и вхожу в лифт прямо сквозь эту видимость Нины Александровны… Что ты на это скажешь? Каков будет твой диагноз?
Если думаешь, что я испугаюсь, когда ты заключишь, что я психически болен, то ты ошибаешься, дружище. Я не так уж боюсь оказаться ненормальным, — гораздо страшнее мне представить длинную череду дней оставшейся жизни, где все нормально, но не перестанет время от времени появляться Нина Александровна, которой ведь нет на этом свете, но которая как бы и есть… Что делать? Ведь ничего из того, что получилось, уже нельзя поправить, а с этим непоправимым — что же мне делать? Наверное, я должен буду уйти со своей работы… И устроюсь-ка я куда-нибудь сторожем, бакенщиком или смотрителем заповедника. И может быть, когда окажусь совершенно в одиночестве, — она придет однажды и больше не покинет меня? Или, наконец, перестанет маячить в моих глазах, словно живая, и я не буду каждый раз пересиливать себя, пытаться внушить самому себе, что не надо оглядываться на нее, — и все равно ведь оглянусь, куда я денусь… (Долгая пауза.) Я бы не пришел к тебе, если бы не верил, дружище, что ты сможешь мне помочь.
— Чтобы я смог помочь тебе (это был уже мой голос, голос, тоже записанный на магнитофонную ленту; я начал первый сеанс психотерапии по своему методу), ты должен уяснить для себя, что такое ты и твоя жизнь…
Когда я слушаю свой собственный голос, столь старательно убеждающий пациентов, мне становится не по себе: смогу ли я помочь кому-нибудь? Но, слава богу, я верю в современную фармакологическую химию. Она делает чудеса, и есть замечательные сильнодействующие препараты, которые, несомненно, помогут таким бедолагам, как Калиточкин.
ФЛЕЙТА