Скромность, как признак совершенства человека, может быть дарована каждому. Но трудно, конечно, предполагать его в человеке, столь выделенном природой среди прочих смертных. Так, муж Елены не распознал главного человеческого достоинства жены и всю совместную девятилетнюю жизнь с нею только мучился и мучил ее ревностью. Прощальными словами его были: «Все, Лена, я теперь отмучился, прощай. Хочу, наконец, жить как все. Ты создана не для меня, я не могу все время караулить тебя с пистолетом. И теперь в командировках хоть буду спать спокойно, пускай твои хахали целыми командами бегают за тобой, мне все равно». — «Какие хахали? Ведь не было же никого», — чуть не плача от обиды, отвечала она. «Были — не были, теперь мне все равно», — говорил он…
Муж Елены тогда являлся работником Внешторга и должен был часто и подолгу разъезжать за границей. Он купил кооперативную квартиру и при разводе не стал делиться, великодушно оставил ее жене и сыну. Но через три года, женившись во второй раз, потребовал от Елены выплаты денег, которые пошли на паевый взнос, а когда она отказалась, потому что у нее этих денег попросту не было, бывший муж подал в суд. И тут Елену Семеновну попутал бес: по наущению своего адвоката, болтливого молодого человека с надменным лицом, в золотых очках, она заявила судье, что деньги за квартиру были внесены ее собственные. Однако судья-женщина с ходу разгадала ложь Елены и потребовала у супругов квитанций и справок лицевого счета, откуда была снята внесенная сумма, — и эти бумаги оказались у мужа, а у нее ничего… О, какой был стыд на суде, как уничтожающе смотрел на нее бывший муж, какие слова говорил.
Четыре года после того, как развелась с мужем, она прожила одна. Внешне жизнь ее продолжалась почти та же, что и при муже: прежняя работа, прежнее уютное домашнее одиночество после работы, кудрявый сынок Федя. Только казалось, что командировка мужа на этот раз необычно затянулась.
Однако люди вроде Грибодуба склонны были предполагать, что красивая разводка времени даром не теряет. Грибодуб не раз подъезжал к ней с откровенными предложениями, делая это по-солдафонски прямолинейно и недвусмысленно и на возмущенные ее отповеди поначалу ничуть не обижался. Но в последнее время почему-то стал злобен и груб с Еленой Семеновной, чего никогда раньше себе не позволял.
А зануда-адвокат, чьим советам обязана была она своим позором, названивал ей каждую неделю и с удушливой настойчивостью клянчил свидания, приглашал то в театр, то в ресторан, то на какую-нибудь модную выставку.
В этот день, когда разразился скандал между начальником и бухгалтером Валей Моровой, Елена Семеновна ушла с работы на час раньше, воспользовавшись тем, что надо было по служебной необходимости зайти в одно министерство.
В огромном здании министерства, куда она проникла беспрепятственно — военизированный дядька охраны даже не посмел спросить у нее пропуск, — Елена Семеновна поднялась в лифте на шестой этаж и шла длинным, длинным широким коридором, направляясь в нужную ей триста седьмую комнату. Была она одета в шелковую блузку с крупным синим рисунком по белому полю, в длинную, до щиколоток, юбку с большим, до коленей, смелым разрезом спереди, и ее аккуратная, высоко поднятая голова величаво плыла мимо вытянутых светлых дверей министерства, мимо встречных, обязательно оборачивавшихся на нее министерских чинуш, которые видывали всяких в своем министерстве и, однако же, оборачивались.
А в триста седьмой комнате, где Елене Семеновне нужно было решить вопрос насчет участия ее отдела в технической выставке, стояло четыре стола, удаленных довольно далеко друг от друга, и за каждым столом сидело по мужчине — женщин в кабинете не было. Один из работников, оказавшийся тем, кто и нужен был Елене Семеновне, усадил ее перед собою и, наклонив голову с рыжеватым пухом вокруг лысины, записал все данные в книжечку, а трое остальных безмолвно глазели на нее. Когда она вышла из кабинета, этот, с опушенной лысиной, выскочил следом и окликнул ее: