— Там, в больнице, — был ответ.
На этом всякие сведения об Юрии Трофееве прервались для Елены Семеновны — вернее, с того далекого дня, как узнала неприятно поразившую ее новость, она сама вполне сознательно прервала все то малое, что еще могло связывать ее с именем студента: разорвала и выкинула в мусоропровод его последние письма, отдала знакомым два его этюда, подаренные им во времена оны.
И вот прошло больше десяти лет — настигло ее то, от чего в свое время она так решительно открестилась… Но и правду сказать: зачем ей тогда нужен был этот жалкий студент? А теперь… теперь Елена Семеновна смотрела и пересматривала в книжечке каждый рисунок, где была изображена шамаханская царица, — и вдруг во всем истинном значении поняла чужую любовь. Рисунки говорили ей, возможно, только ей одной на всем белом свете, что он никак не может ее забыть, что великое мучение — так безнадежно любить, что он помнит ее только такою, какой была она в те годы — в пору полного расцвета ее красоты.
Какая значительная и красивая тайна хранилась в этой тоненькой детской книжечке! Но как грустно было Елене Семеновне вдруг осознать, что эта тайна никогда ни перед кем не раскроется. О ней знают только двое — те, которым никогда не будет дано судьбою быть вместе.
— Шамаханская царица, — произнесла она вслух и покачала головою.
Перед глазами возник книжный торговец со взглядом мудреца, тот, кто вложил ей в руки эту книжицу. Елена Семеновна хотела найти в нем сходство со скопцом-волшебником из сказки Пушкина, но скопец был изображен тощим, с белой козлиной бородкою, а старый офеня-продавец был толстеньким, бритым, в полотняной кепке…
Думая о разных возможностях, которые могли бы сделать совершенно иною ее жизнь, она грустно усмехнулась: «Простите меня, поля и холмы…»
Каково сложилась жизнь художника, который изобразил ее в сказке, того она не знала. О себе же она знала, что ей хотелось тихой семейной жизни, скромного счастья — и даже этого не получилось, несмотря на красоту, дарованную ей природой. Неужели, думала Елена Семеновна, неужели нельзя прожить свою жизнь без этих сказок? Они томили душу, от них в мире и рождалось все беспокойство.
ЦУНАМИ
Цунами — гигантские волны, возникающие на поверхности океана в результате сильных подводных землетрясений.
Можно, оказывается, жить в одной квартире и не разговаривать, можно пить чай за одним столом и не глядеть друг на друга. С соседом я не поругался и не подрался, у нас с ним не бывает подобных коммунальных инцидентов, но тем не менее мы почти не разговариваем. «Здравствуй» да «прощай» — какие это разговоры? Когда я, вернувшись из очередной командировки, живу дома, мы встречаемся на общей кухне, встречаемся в узком коридорчике, куда выходят двери наших комнат. По ночам иногда я просыпаюсь оттого, что сосед входит в мою комнату. И в зыбком отсвете прожекторов — недалеко от нас строят дома — я вижу, как он шарит рукой по стулу, берет мои брюки, достает из кармана пачку сигарет. Бывает, что монеты или ключ со звоном летят на паркет, и тогда сосед на мгновенье замирает, испуганно сгорбившись. Я молчу, я хорошо различаю его большеносое простое лицо — блестящие глаза, уставленные в темноту, полураскрытый черный рот, глубокую складку от крыла носа вниз. Осторожно чиркает спичкой, она вспыхивает, и я смотрю, как он тянется кончиком дрожащей сигареты к огню, втягивает худые щеки, хмурит брови. Прикурив, он будет неслышно расхаживать вдоль стены, босиком, в одних трусах и майке, а то встанет возле синего ночного окна, глядя на улицу. И так как по опыту знаю, что пробудет он у меня долго, я отворачиваюсь к стене и пытаюсь уснуть. Иногда это мне удается, иногда нет. А утром мы снова сойдемся на кухне, напьемся молча чаю — каждый из своего чайника — и разойдемся, кивнув друг другу: он к себе в воинскую часть, я в свой Фонд.
Я не могу сказать себе определенно, нравится мне этот старшина или не нравится. Чужая душа — потемки, так говорят, и я не лезу в эту чужую тьму со своей коптилкой, мне хватает и собственной тьмы. Кое-что о нем я знаю, кое-что сам вижу — и этого мне вполне достаточно, чтобы жить с ним мирно, по-соседски, и дай бог — пусть будет так до самой смерти. Несколько лет назад у него погибла жена при цунами, тогда он служил на Курильских островах. Службу свою после этого он не оставил, его перевели в Москву, и теперь получил комнату в новой квартире. Я получил комнату в той же квартире, вот и свела нас судьба. Третья комната все еще пустует, и я удивляюсь: неужели не нашлось еще какого-нибудь товарища, которого судьба взяла бы за шиворот, встряхнула как следует да втолкнула к нам в компанию? Правда, сейчас не очень-то идут на примирение с судьбой, сейчас непременно выкладывай отдельную квартиру.