Вот и выпить за учителя, чтобы он выздоровел.
Я отпер ключом дверь, в нос мне ударил запах гуталина. Из третьей, свободной, комнаты слышалось шорканье щеткой. Там старшина всегда чистит обувь. Я подошел и увидел в проем старшину — он разглядывал свои сверкающие сапоги на ногах, наклонив большой нос, выставив на меня бледную лысину. В откинутой руке он держал щетку. Крепкие плечи его были обтянуты синей спортивной майкой, под коротким рукавом вспухал круглый белый бицепс. С плеча свалилась одна подтяжка и свисала сбоку свободной петлей.
— Степан Андреевич!
Он с удивлением, несколько даже подозрительно, посмотрел на меня.
— Степан Андреевич, а что, если нам сегодня… — я сделал козу из большого пальца и мизинца.
— В честь чего это? — удивленно, с угрюмым достоинством вопросил он.
— А в честь ничего, Степан Андреевич, можем же себе позволить? — доброжелательно молвил я.
— Нет, ничего не выйдет, — ответил он, выпрямляясь, откидывая назад голову и морща губы, не улыбаясь еще, но собираясь это сделать. — Мне утром на службу идти.
Тут он наконец улыбнулся, собрав на щеках добродушные складки, и даже шагнул ко мне, преодолев инерцию отчужденности последних недель.
Мы с ним хорошие соседи, я считаю. Он человек обстоятельный, следит за порядком, ему нужно бы только купить холодильник. Когда к нему приходит подруга, строгого вида женщина с большой грудью, с бравым, широким корпусом, я стараюсь не появляться на кухне до тех пор, пока они не скроются у себя. И то, что мы подолгу не разговариваем со старшиной, вполне меня устраивает. Я доволен им. Во всяком случае, на ночь я всегда оставляю открытой дверь своей комнаты.
И все же порою мне кажется, что по чьей-то очень насмешливой воле устроилось именно так и мы вместе оказались в одной квартире. Над нами, живыми душами, производится некий эксперимент. И я не могу не задумываться о цели подобного опыта.
В последнее время я часто гадаю, что же изменится, когда в нашей квартире появится еще один, некий третий жилец. Вот вернусь однажды из командировки — и увижу, как выходит он из ванной и вокруг головы его странное розовое сияние.
ВКУС ТЕРНА НА РАССВЕТЕ
ОХОТНИЦА
Охотником был ее отец Софрон Ефремович, по-деревенски Бахом. Однажды он завалил на зимней вырубке кабана, принес домой кровавый кус кабанятины, сколько влезло в сумку, а за остальным мясом послал девку с санями, благо новый снег не выпал на следы, а дочь была здоровенная, ловкая, как взрослый парень. Быстро расчесав перед зеркалом желтые кудряшки, словно не в лес собиралась, а на гулянье, она повязалась шалью, схватила с печурки варежки и отправилась выполнять отцово поручение.
Лес она любила во всякое время года. Другие дети, идя домой из школы, больше всего боялись ходить поздней осенью или зимой через рано темнеющий лес и потому собирались в толпу. Охотница же и в те школьные годы всегда ходила через лес одна. Семь километров до своей Перхуровки пролетала будто во сне, полном всяких дивных видений. Пробираясь глухой тропою мимо болот и бугров, поросших соснами, она то встречала окуневшую к осени лису с пышным хвостом, который волочился за нею по жухлой траве, то глухарь тяжело срывался с придорожной ели и с шумом уносился за болото, словно брошенный сквозь ветви булыжник. Летний зайчонок сидел под валежиной, сжатый в комочек страхом, глупо полагая, что коли он не шелохнется, то его и не видно; она уже протянула руку к его ушам, как заяц опомнился и стреканул в кусты. Встречались лоси выше ростом, чем молодняк сосновый, набежали как-то в овраге кабаны, едва успела забраться от них на ель, но волка дотоле не встречала. И потому, когда спугнула его возле кабаньей туши, черневшей на снегу, приняла зверя за деревенскую собаку и свистнула, чтобы прогнать его. Но он отбежал совсем недалеко и повернулся, люто оскалившись, прижав уши. Девушка схватила с санок моток веревки и, не испугавшись, сама кинулась на зверя, размахивая этой веревкой. Тот поджался весь, живо скакнул через пень и, прилегая к земле, нырнул под ель, с которой обрушился пушистый пласт снега… А потом, когда девушка тащила за собою санки, нагруженные четырехпудовой кабаньей тушей, волк провожал ее до первых прясел деревни, мелькая поодаль среди кустов. У последнего колка, темневшего среди широкого поля, он отстал и долго стоял, глядя ей вслед, вбирая верхним чутьем воздух, словно хотел навсегда запомнить вид ее и запах.