Дважды еще встречала Охотница хилого жильца Маречки, а в следующий раз, идя с вечерней охоты, с тяги, наткнулась у обочины лесной тропы на валявшегося человека, одна нога которого была в луже, а раскинутые по земле руки сжимали пучки мха. Деревянный ящик с красками и треножник в чехле валялись рядом. Охотница перевернула вверх лицом и оттащила его подальше от лужи, он был в беспамятстве, рот залит кровью, глаза крепко закрыты. Она взвалила легкое, словно детское, тело художника себе на плечо, прихватила свободной рукою художническое добро и понесла его вместе со связкою вальдшнепов. Уже затемно вошла в деревню и невидимо протащила ношу к своей избе. Бросив вещи на мосту перед дверью, втащила в дом беспамятного человека и покойно устроила его на широкой лавке. Дети в испуге, словно котята, повскакали на печь, оттуда и смотрели, сдвинув в сторону занавеску, как мать замывает мокрой тряпкой кровь на лице человека. Тот осторожно закашлял, выдавливая комочки крови изо рта, и вдруг открыл глаза. Где-то на ближних дворах завыла собака, и все в доме замерло на минуту, с тревогой прислушиваясь к неимоверно тоскливому голосу собачьего отчаяния.
— Полежи-ка у меня. Небось у Маречки у самой заботы много — с печки слезать да на двор ходить.
Таким образом жилец Маречки попал к Охотнице и прожил у нее до лета. Однажды в теплый день он выполз из избы и, держась за прясла, поплелся в сторону леса, таща на сгорбленной спине свою обычную поклажу. Он упорно карабкался вперед, и над его головою, покрытой синим беретом, летела белая бабочка.
Останавливаясь на отдых, он глубоко, осторожно дышал и темными глазами спокойно посматривал то на эту бабочку, то на Охотницу. Тогда она забрала у него ношу, чтобы донести до места, которое он выберет для рисования. Возражения или благодарности не последовало: художник плелся вперед из последних сил, которых еле хватало на то, чтобы идти против ветра, слегка шатавшего новые былинки лета. К вечеру Охотница встретила его и привела обратно. Растопив баню, осторожно помыла и попарила своего жильца, который был тощ, но жёсток телом, мужественно волосат, так что сердце бабы двоилось в растерянности: сжималось от жалости, как перед своими голенастыми детьми, которых сажала по очереди в корыто с водою, и замирало перед незнакомым мужчиной, маленьким, но совершенно уверенным в себе. Таким, знала Охотница, бывает всякий зверь в лесу — от ежа до громадного лося, ибо уверенность его зависит от внутреннего ощущения силы и сноровки, дающих ему возможность в полноте жить так, как велела ему природа…
Пожив лето до сенокоса на вольном сосновом воздухе, он окреп и уже ходил в лес без сопровождения. Однажды за ним приехала машина, и художник отбыл со всеми своими картинами, а ей пообещал написать письмо.
После отъезда художника спустя столько времени, сколько положено, весною Охотница родила двойню, которых привезла из роддома на тракторном прицепе, едва переплыв на нем через могучие грязи мещерских проселков. Дети, оставленные на присмотр соседей, сначала дичились, словно не узнавали вернувшейся матери, и с громким смехом проносились по избе взад-вперед мимо нее, когда она, раздевшись, принялась по очереди кормить двойняшек. То были малец и девочка, совершенно непохожие, названные Мишей и Светланой. Возбужденные, нелепые при первой встрече, Вахмистрята, однако, в дальнейшем признали близнецов и охотно таскали их на руках. Особенно нянчился с ними Ваня Победа, сам еще карапуз, но очень умный, которому все же больше нравилась сестричка, чем Миша.
А следующим у нее был Шляпа, любимчик. Прозвище свое он получил не от матери, а от деревни, которой всегда все было известно о каждом человеке, живущем в ее пределах. Так, знали, что отцом этого белобрысого слабенького мальчика был приезжавший в начале пятидесятых годов в колхоз агент по распространению увеличенных портретов с фотографий. Носил этот агент серую фетровую шляпу и такого же цвета макинтош с прямыми плечами. Ходил со двора во двор с портфелем, брал заказы, отбивался длинными ногами от деревенских собак, ночевать возвращался, обойдя пешком округу, в дом Охотницы.