– Это профсоюз по принципу служения людям? – спросил он. – А почему тогда не включить туда уборщицу?
– Нет. В данной профессии нет природного воздействия. И если, кто-то убирает за кем-то, это совсем не здорово. Для обоих. Каждый должен свои продукты жизнедеятельности выносить и утилизировать сам. А иначе карма выкрашивается по кусочку. Бросил бычок под ноги – маленький кусочек отвалился. А в следующей жизни уже шевелишь тараканьими усами и питаешься помоями. А дворник, он имеет дело с атмосферными осадками и ветром, который может принести всякую чушь. Приходится очищать лицо планеты, на вверенном тебе участке.
– Хорошо. Ну а, тогда: милиционеры, судьи… – начал Швиндлерман.
– Директора, председатели, чиновники, мэры, депутаты, президенты, – продолжил я список Швиндлермана. – Если в учительстве только исключения – козлы, то во всех этих профессиях хорошие люди – исключения. Поэтому так ценен и редок там каждый, кто служит людям. Мы о них ничего не знаем, а они и не должны ждать от нас признательности. Пусть отчитываются перед вселенским разумом и собственной совестью. Да и не профессии это вовсе, а так, род занятий. Не военные выигрывают войны, а народ. Как думаешь, одна тысяча честных милиционеров найдётся в стране?
– Ты, конечно, возвысил меня в моем собственном представлении, – сказал Швиндлерман. – Но как ты сам себя ощущал в роли учителя?
– Да великолепно. Конечно с моей вспыльчивостью, я бы там быстро сгорел. Но я не помню, чтобы меня посещала мысль, что всё надоело, или надо всё бросить.
– А почему бросил?
– Для жены не было работы, а самое главное, мы понимали, что не сможем дать детям нормального образования. Ну, научу я их химии и биологии, а дальше. Дело даже не в учителях, а в информационном окружении. Из села постоянно вымывались нормальные родители, переезжали кто в районный центр, кто в соседнее село. А когда учишься среди дебилов, легко быть отличником, но это не делает тебе чести.
На меня нахлынули свежие воспоминания. Свежие, потому что я не помню, чтобы предавался им в новейшей истории.
– Вот ты спросил, и я только сейчас осознал, что не собирался ничего бросать. Мы даже дом строили: я оформил участок, взял кредит, купил фундаментные блоки и плиты перекрытия – в доме не должно быть мышей. Отец Серёги Ганюшкина, моего ученика, разравнял участок бульдозером. Муж учительницы младших классов, тоже Серёга, наш сосед, выкопал мне фундамент трактором «Беларусь». Все это делалось по-товарищески, денег у нас все равно не было. А потом я поехал в район, в местную ДПМК и ещё в какую-то строительную организацию, просить то ли экскаватор, чтобы углубить котлован, то ли кран. В одной конторе у меня не срослось, а в другой я встретился с начальником, с которым мы мило побеседовали. Я не помню этого человека, не помню, как он выглядел и детали разговора. Только тёплое пятно от этой встречи осталось до сих пор. Он готов был мне помочь и посоветовал действовать через главу сельской администрации Емелина, чтобы тот обратился к нему с соответствующим запросом. И тут все дело встало. Емелин грёб только под себя. Построил новое здание фельдшерского пункта в селе, а потом, в последний момент, отдал его своему сыну в качестве жилого дома. К такому человеку я даже обращаться не захотел. Попытался ещё в нескольких местах и сдался. Остатки кредита сдал в банк. И теперь благодарен всем, кто не помог мне тогда. Построй я тогда свой дом, я бы застрял там навсегда или хуже. Название села было однокоренное со словом «петля», и мужики там вешались регулярно. Видимо дело в названии, потому что других разумных объяснений у меня нет. Вот у вас в деревне существует привычка вешаться по утрам?
– Нет, – ответил Швиндлерман, – случаев суицида у нас не было. Морально-этическая атмосфера в деревне основана на старообрядчестве, а у них это не приветствуется.
– Вот и я не припомню, чтобы в бабушкиной деревне кто-нибудь когда-нибудь повесился. Местная Анна Каренина была. Одинокая, больная на голову женщина, но своё решение приняла осознанно – сама бросилась под поезд. На нас, детей, это произвело очень удручающее впечатление, потому что особенно жалко было её стариков. Растили, растили, а в конце жизни снова одни и уже никому не нужны.
А в том селе раз в год обязательно кто-нибудь находился. Как будто черт ходил по селу и уговаривал мужиков – бросай, чувак, мучиться, бросай, чувак, мучиться.
– Я слышал истории, что жена не дала мужу похмелиться, он пошёл и в знак протеста повесился на берёзе, – неуверенно произнёс Швиндлерман.
– Понимаешь, это очень простое объяснение, мол, напился и удавился. Если бы это работало, все алкоголики в стране давно бы повымирали. Здесь что-то связанное с угрызениями совести, с безысходностью. Я знал некоторых. Достаточно цельные личности, у всех были жены, дети. Правда, у всех у них была общая черта – жена в семье была лидером и главой. А они так, на подхвате, почти рабы. А напился – снова свободный человек.