Особенности симплексной связи не дали мне возразить, и рассказать хотя бы о том, что и забора-то покосившегося уже нет. Но вместо слова «Приём», директор лесхоза сказал: «Пока», и растворился в эфире.
Глава 20. Совсем главный или ход конём
Отягощённый новыми задачами и почти раздавленный грузом ответственности, я с надеждой утопленника взглянул на водолаза Кукушкина.
– Да ты не бойся! – выдал свою коронную фразу водолаз, вникнув в суть проблемы и проведя контрольное ощупывание своего шланга. Но далее его мысль остановилась: уперлась в крышку скафандра. Или как у них это там правильно называется? Круглая железная башка с иллюминатором прямо напротив носа?
– Таа-ак, – многозначительно протянул я, разглядывая винтажные очки Кукушкина. – Теперь я Совсем Главный. Ты сейчас идёшь к своей Джуди…
– Убью! – зашипел Васильич.
– Извини, к Фиджи. Или к Прекрасной Елене… Кто у вас там руководит школьным ансамблем? И договариваешься, чтобы завтра утром тебе сделали такой макияж! Чтоб ты выглядел как столетний старик! Выживший из ума, но переживший всех!!!
Васильич ничего не понял. Во-первых, невзирая на всю его эрудицию, слово «макияж» он почему-то воспринял, как «массаж». И долго соображал, откуда у него возникло это внезапное право на тактильный контакт с прекрасными женщинами. Видимо, в скафандре всё-таки недостаточно кислорода! Во-вторых, зачем ему выглядеть старее, если он и так старик. И какая при этом причинно-следственная связь с вышеописанной процедурой? И, в третьих, он не понял, причём он тут совсем? Может, директор лесхоза в ходе телемоста сообщил мне ещё что-то важное, и я не договариваю? Например, завтра мы все умрём, а Кукушкин нет. И все женщины будут его. Я даже видел, как он облизнулся, представив длинную очередь, и решал с кого бы и, главное, с чего бы начать.
– Предлагаю с минета, – предложил я.
– Че-го-ооо? – не понял Кукушкин.
– Завтра ты будешь Древним Хранителем Климатической станции, – объявил я, с трудом выводя его из эротического тумана.
– Эх, такой кайф обломал, Лишенец, – пробормотал он, почёсывая бороду, лишённую скафандра. И глаз его потух. – Не буду я никаким хранителем: мне, вообще, светиться нельзя. Я даже не знаю, числюсь я на этом свете или нет. Надо бы у участкового аккуратненько узнать – может он знает. А может пооткусываем на куполе пару спиралек для хаоса и разрухи?
Я отрицательно покачал головой.
– Правильно, – согласился Васильич, – откусить не проблема, но потом без спецтехники не восстановить. У нас полстраны пидарюги: что-нибудь откусить, сп…дить, сломать, разбить, написать на стенке лифта какую-нибудь …уйню. Не будем им уподобляться! Пошли в …опу американцы! Как они, вообще, пронюхали?
– Да все из-за тебя. Кто включил прожектора? Кто устроил ночные стрельбы? – наехал я на Васильича, отказавшегося исполнять мои приказы. – Я когда ещё в школе учился, нам говорили, что со спутника можно рассмотреть спичечный коробок. Представляешь, что они теперь могут?
– Представляю, – спокойно ответил Васильич. – Теперь они сумели прочитать на этикетке название производителя: «Балабановская спичечная фабрика». И что? Ещё одним секретом Родины стало меньше? Да ты сам, гусь, хорош! Тебе по кой фиг забор на станции вздумалось поправлять? Где мы теперь возьмём покосившийся забор?
– А на кладбище нету? – поинтересовался я с надеждой. Кладбище оставалось единственным местом в Попадалове, где я не успел побывать или устроиться на работу в качестве смотрителя.
– Нету, – передразнил меня Васильич. – А, если бы и был, то у местных иезуитов он бы не упал: они чтят память предков.
– А дорога, которую проложила твоя бригада в лесу, – продолжал распекать меня Васильич, – её и с самолёта видно здорово, а ты говоришь: «Кукушкин, Кукушкин!». Нечего было рельеф местности преобразовывать, Кулибин! Вот без тебя бы тут все и рухнуло. Электрощит умер бы от онанизма. А американцы – от скуки. Задолбались бы спичечный коробок разглядывать! Балабановская спичечная фабрика, Балабановская спичечная фабрика, Балабановская спичечная фабрика… А теперь мы из-за тебя на грани Третьей мировой войны, и развязал её ты!