Хэл тут же проснулся. Было очень тихо, только слышалось тихое шипение кондиционера. Тусклый солнечный свет лился из окна на пол. Он сел, потом дошел до стола и налил себе воды.
— Дженни?
Все уже ушли, Хэл тоже заторопился по коридору, прихватив портфель.
Воздух снаружи тут же схватил за горло, мешая дышать. Небо было желтым, солнце казалось оранжевым и уже спускалось за северную башню, заливая небосклон кровавыми лучами.
По дороге домой он слушал новости. Национальный выпуск сообщал, что казнь прошла без инцидентов, приговоренный получил по заслугам, как и положено за преступления такой тяжести, и все закончилось хорошо. Ни слова об идиотском происшествии. Он напомнил себе, что нужно просмотреть запись с камер наблюдения. Все, кто читал Кадиш, будут наказаны, иностранцы депортированы, а американцы взяты под стражу с соответствующим статусом.
Домой он добрался поздно, уже стемнело. Из кухни пахло тушеным мясом, в подвале репетировали девочки.
— Благословенны узы, связавшие…
Мэдди подошла и поцеловала его.
— Ты видела?
Она кивнула.
— А дети?
— Были в школе. Но они видели. Все видели.
Доносившиеся звуки музыки и пения его дочерей мягко нарастали.
— …наши сердца христианской любовью, объединится наш разум, да будет царствие наше похоже на Твое…
— И что они думают? — По правде говоря, он был разочарован отсутствием праздничной атмосферы. Ведь все–таки этот день был достижением главы семьи.
— Мальчики во дворе с телескопом.
Он вышел, мельком взглянув в мрачное беззвездное небо.
— Что ищете, ребята?
— Папа, — сказал младший, — ты говорил, что, когда был маленьким, смотрел отсюда на звезды. А куда они делись, папа?
Хэла словно окутало тяжелым покрывалом, упавшим с неба, покрывалом ядовитого воздуха и воплей умирающих. Он как будто снова услышал шепот молитвы Сола, тихий, почти призрачный.
— Звезд больше нет, — сказал он.
— А почему, папа?
Он ушел, решив поужинать тушеным мясом. Мэдди наблюдала, как он сам накладывает еду себе в тарелку.
— Почему ты плачешь? — спросила она.
— Я не плачу.
— Плачешь, Хэл. — Она коснулась его щеки кончиками пальцев, вытирая прохладные слезы.
— Я не плачу, — повторил он. — Я просто немного устал сегодня. Не знаю почему.
Ему хотелось уткнуться лицом в ее плечо, выплакаться, спрятаться в ее нежных объятиях.
— …и воцарятся всеобщая дружба и любовь… — послышались голоса девочек.
И стихли. Песня закончилась.
— Ну что ж, — сказала жена. — Доедай. Через десять минут начнется «Место преступления», ты же не хочешь пропустить начало серии?
РОБЕРТ СТИВЕН РАЙН
Пророк
Дэниел натянул черные нейлоновые носки и сунул ноги в начищенные ботинки, помогая себе выцветшим рожком для обуви. Он собирался на рождественскую вечеринку к Макаби — выслушивать нытье по поводу надоевшей работы и избалованных детей. Жизнь людей так чертовски предсказуема. И дело не в том, что Дэниел был каким–то особенным. Он был совершенно обычным. Часовщик, родившийся в Питтсвилле, штат Нью–Хемпшир, у которого так и не исполнились детские мечты: он не стал ни обозревателем «Нэшнл джиогрэфик», ни палеонтологом. Он давно отказался от этих планов, как только понял, что никогда не сможет их осуществить. Дэниел научился осознавать жизненные ограничения. Если бы еще другие научились тому же…
Он завязал галстук, не глядя в зеркало. После чего аккуратно завел наручные часы, двигая стерженек вперед и затем — очень осторожно — назад. Швейцарские «Bulova» 1927 года, с черным циферблатом, золотой окантовкой и шестнадцатью камнями в корпусе, выполненном в стиле «Curvex». Часы принадлежали его деду, а Дэниелу достались по завещанию от отца. Причем достались в жутком состоянии, но он с любовью подошел к делу, и с тех пор часы служили ему безупречно. Он проделал такую работу, что соседка, впечатлившись, попросила починить и ее часы, и не успел Дэниел моргнуть, как заказы посыпались со всех сторон и он застрял в своем часовом магазине, не отрывая глаз от сложных механизмов.
Он поднес к уху прямоугольник хрусталя и прислушался, как стрелка отмеряет секунды его жизни. Сейчас ему сорок девять. Отец и дед дожили до пятидесяти трех. Что оставляло в итоге 1825 дней, 43 800 минут и 2628 000 секунд… тик–так… тик–так…
Жена Дэниела Минди не раз приказывала ему прекратить подсчеты, чтобы не напророчить себе злую судьбу. Дэниел только улыбался.
Он расчесал редеющие волосы, все также стоя спиной к зеркалу, и уставился на пряди, оставшиеся между зубцами гребешка. Заметил свое отражение в зеркальце на трюмо.