Пес бился и извивался в воде, клацал челюстями, опускаясь вместе с Джимом на дно.
Они одновременно коснулись песка, и Джим разжал руки, пытаясь подняться вверх, глотнуть воздуха, но что-то схватило его за штанину и дернуло вниз. Поначалу он подумал о собаке, но это просто водоросли обернулись вокруг его лодыжки.
Пес развернулся к нему. Джим попытался ударить животное, но вода гасила удар. Он увернулся, обхватил пса за шею и прижался щекой к горлу твари под челюстью. Пес был силен, но разжать хватку ему не удалось. Псина рванулась вверх. Джим держался. Водоросли, обвивавшие его ногу, слетели от собачьего рывка.
Они оказались под солнцем. Джим вцепился зубами в собачью глотку, мотая головой из стороны в сторону. Из его горла донеслось рычание. Пес тоже рычал, снова и снова перекатываясь в воде, но Джим сжимал руки и зубы, чувствуя во рту горячую кровь.
А потом движения прекратились, пес конвульсивно вздрогнул и застыл. Джим отпустил его горло и попытался взобраться сверху, как на плот, нанося животному удары по ребрам.
Пес начал погружаться в воду.
Джим замолотил руками и ногами и опустил лицо, глядя вниз.
Огромная собака медленно тонула спиной вниз. Джиму показалось, что он заметил желтый свет в уцелевшем глазу, но это, скорее всего, была иллюзия, потому что в следующий миг силуэт животного коснулся утонувшего велосипеда, перевернулся и медленно поплыл прочь, повинуясь подводному течению.
Джим с трудом доплыл до пирса, но взобраться на него не смог — опоры были слишком высокими. Отдохнув у столба, он добрался до берега, вылез на мокрый песок и обнаружил, что не может идти. Лодыжка была сломана. Кости стопы тоже. Правое колено не сгибалось, лицо горело, а челюсть скрипела и стреляла болью при каждом движении. Джим пополз по песку до пирса, добрался до края и посмотрел в воду.
Пес не появился.
Джим улыбнулся, скрипнув сломанной челюстью. В зубах застряли ошметки темной собачатины.
«Джим Победитель», — подумал он.
И испустил дикий, первобытный, леденящий душу вопль, который эхом разнесся над озером и всколыхнул ветви деревьев.
ДЖОН ХАРРИСОН
Аккомпаниатор
Никогда не думал, что стану об этом рассказывать. Я же убедил себя, что никто мне не поверит. В лучшем случае мою историю посчитают выдумкой, в худшем — галлюцинацией. Но настоящей причиной моего молчания было, скорее всего, то, что я хотел сохранить случившееся как свою личную, драгоценную, нетронутую чужими тайну. Минуло почти семьдесят лет, и не было ни дня, когда бы я не возвращался мысленно в тот декабрьский вечер.
Теперь же, когда Либерти ушла, а мои дни сочтены, мне нет резона хранить эту тайну. К тому же я слишком стар, чтобы меня волновало чужое мнение. Мне едва хватает сил удерживать в пальцах этот проклятый карандаш.
Когда я с ним познакомился, мне было восемнадцать. Я как раз нанялся в питсбургское отделение страховой компании «Тихая жизнь» учеником счетовода. То были чудные деньки для молодежи вроде меня. Страна процветала, жизнь кипела благодаря новым возможностям, удача сама шла в руки. Но и опасностей было немало, больше, чем мы тогда подозревали. Все стремились в будущее. Семена экономического хаоса и социальных потрясений уже пустили корни в плодородную почву амбиций и самоуверенности. Вскоре нам суждено будет пожать славный урожай с этих полей.
Первым чувством, которое он у меня вызвал, было любопытство, и это еще мягко сказано. Наш управляющий, Зак Смит, сказал мне:
— Мэттью Пердью тебе понравится. С цифрами он ладит, как никто. Возможно, это лучший наш счетовод. Но при этом он немного, как бы это сказать, рассеян. Однако учитель из него превосходный, не сомневайся.
И я ожидал увидеть милого пожилого джентльмена в очках с толстыми стеклами и слабым голосом. Но представили меня мужчине лет тридцати, с глазами ясными, как алмазы, и взглядом, пробирающим до костей; с гривой непослушных волос, которые, как я позже заметил, странно шевелились, когда он говорил.
— Скорее всего, он у нас ненадолго, — с искренним сожалением предупредил меня Смит. — Боюсь, его… э-э-э… привычки не отвечают нашим стандартам.
— Привычки? — спросил я, опасаясь… нет, надеясь услышать какую-нибудь скандальную деталь. В восемнадцать я с ума сходил от всего необычного и запретного.