— Мама спит, — сказал Ричард. — Я дал ей валиум.
В приемной было все так же мрачно, холодно и неуютно, новыми были лишь цветы и венки.
— Она была немного не в себе, когда я позвонил, — сказал Майкл. — По ее словам, у него был инфаркт?
— Обширный, — ответил Ричард. — Сердце раскололось, словно перерубленное топором.
Жуткой неожиданностью это не стало — в прошлом году у отца уже было два коронарных приступа, и Майкл знал, что третий может случиться в любое время.
— Ты был с ним?
— Я работал с клиентом. А когда доехал до больницы, они уже сделали все, что могли.
«Ну что ж, — подумал Майкл, — по крайней мере он ушел так, как сам того хотел. Черт, ну и клише. На этой неделе они меня просто преследуют». И он решил вести заметки — если за несколько дней здесь ему удастся придумать что-то оригинальное, можно будет использовать это как материал для сценария.
— Сисси уже тут?
— Она приедет из Милуоки после работы.
Сисси — или Синди, как она требовала, чтобы ее называли, — была младше Майкла и работала стоматологом-гигиенистом у женатого мужчины, с которым (все это знали) спала уже много лет. Ее любовник был похож на отца — такой же большой и шумный сукин сын, и Майклу сложно было поверить в случайность этого сходства.
— Можешь занять свою старую комнату, — сказал Ричард, и Майкл кивнул, волоча к винтовой лестнице свой рюкзак.
— Насчет организации похорон я просвещу тебя позже! — крикнул ему в спину Ричард. — Сейчас мне нужно возвращаться в офис.
— О’кей, увидимся. Спасибо, что занимаешься этим.
Ричард всегда все брал на себя, даже когда Майклу этого не хотелось.
— Без проблем, приятель. Кто же еще с этим справится?
Майкл не мог не заметить — первая строчка его будущего сценария, — что брат инстинктивно использовал любимое словечко отца «приятель». Как давно он подцепил эту привычку?
Поднявшись, Майкл шагнул к двери своей старой комнаты, окна которой выходили на зеленый боковой двор. Это было его убежище, и мама сохранила комнату как святыню: все вещи были именно там, где он их оставил. Плакаты Оберлинского колледжа все так же оккупировали стены, кубки и награды за театральную деятельность сияли под стеклом на полках, а в шкафу все еще висела старая одежда. Майкл отодвинул вешалки, освобождая место для костюма, сунул остальные вещи на верхнюю полку и присел на край кровати у широкого окна. За окном царил обычный для Чикаго мрачный холодный день, голые ветви деревьев впивались в серое небо. Майкл чувствовал себя так, словно ему снова тринадцать.
Он задремал и очнулся от тихого стука в дверь и голоса матери. Она вошла, и Майкл заметил, что с прошлого лета мама, казалось, постарела лет на десять. Бледное лицо осунулось, голубые глаза потускнели, а волосы — обычно подстриженные и уложенные в изысканную прическу — были в беспорядке. Даже шелковая пижама была странно мятой.
— Нужно было сказать мне, что ты приехал.
Мама опустилась на край кровати и коснулась его щеки сухой холодной ладонью. Это напомнило Майклу о тех днях, когда она проверяла его температуру в детстве и иногда позволяла остаться дома даже тогда, когда он притворялся больным и просто не хотел идти в школу. Он знал: мама видит его притворство, но это была их тайна — двух чувствительных душ, запертых в холодной каменной коробке и тянущихся друг к другу с теплотой и пониманием.
Майкл сел и обнял ее — поразившись тому, какими хрупкими кажутся ее кости, — и несколько минут они говорили о его работе в Голливуде. Майкл рассказал, что его агента просто завалили интересными предложениями. И только потом они вернулись к более насущной и мрачной теме.
— Всеми приготовлениями занимается Ричард. Не знаю, что бы я без него делала. Служба состоится завтра в полдень, в похоронном бюро Ковингтона.
Дорогое местечко, подумал Майкл, туда обращались все богатые семьи.
— Погребение в Лэйквью-парк, в семейном склепе.
А вот это новость.
— В семейном склепе?
Мама вытащила из кармана скомканную тряпочку и высморкалась.
— Да. Твой отец строил его последние полгода и только недавно закончил. Конечно, никто не знал, что склеп понадобится нам так рано. Ричард не говорил тебе об этом?