И кое-кто еще, кто собирается жить…Кагоме зажмурилась и сжала пальцы Райана.
— Она сводит тебя с ума? — спросил он. — Я имею в виду мать Джои? Кстати, почему она всегда такая радостная?
Кагоме долго не отвечала. Не хотела. Несмотря на панику, одиночество, тошноту и страх, она хотела просто оставаться вот так, прирасти к месту, как скворечник, возле которого всегда вьются птицы, как бы пусто ни было у него внутри.
— Она вовсе не радостная, — сказала Кагоме наконец. — Просто… она считает, что этого хочет Джои. Ты знаешь, он никогда не любил признаваться, что болен. И она уверена, что именно поэтому он до сих пор с нами. Если не смотреть в глаза чудовища, оно тебя не увидит… Такая вот логика. Наверное, она права. Джои с семи лет говорили, что жить ему осталось не больше года.
— А она тебя любит?
Вопрос вывел Кагоме из транса. Впервые за долгое время она перестала вглядываться в лицо Джои. Но посмотрела не на Райана, а на склон горы, теряющийся в сумерках ноябрьского дня.
И снова в ее ушах, в ее костях, в ее плоти зазвучал этот голос, шепча и царапая. «Я буду жить у тебя во рту. Буду жить у тебя во рту. Буду жить у тебя…»
— Я для нее пустое место, — сказала Кагоме и не заплакала, даже не сжала пальцы Райана. Зато сжала руку Джои, и сильно. — Ей кажется, что он женился на мне ради моего успокаивающегоприсутствия. Что он наконец испугался.
— А она знает, что ты можешь победить его в буггл? Она правда верит, что это его успокаивает?
— Скраббл. Не буггл. Нет, не знает.
Кагоме посмотрела на Райана. Его глаза, удивительно большие зеленые глаза за стеклами очков, трепетали в глазницах. И он, к ее огромному облегчению, улыбался. В своей дурацкой футболке, с длинными ногами, которые ему пришлось задвинуть под кровать, с копной падающих на лицо волос, он казался совершенно неподвластным течениям этой комнаты. Он дрейфовал, как бутылка с посланием, о котором она понятия не имела.
Работники хосписа прибыли около пяти, через час после возвращения миссис Тиел. Кагоме поднялась с деревянного стула, на котором провела весь день (к видимому раздражению свекрови; миссис Тиел ни разу не опустилась в кресло). Кагоме наблюдала, как две санитарки и социальный работник проветривают комнату. Они были молчаливыми и ловкими, словно эльфы из сказки о башмачнике, который ступил на лунный луч. Они казались сном наяву. Даже дверной звонок звучал приглушенно в их присутствии. Даже голос миссис Тиел становился тихим, хотя вымученная улыбка все же не покидала ее лица.
Две санитарки протерли Джои губками, сменили постель, одна принялась расчесывать остатки его волос, вторая промывала шприцем язву на опухоли. Социальный работник принесла Кагоме чай в фарфоровой чашке, расписанной лепестками вишни. Она, кажется, что-то говорила и что-то слышала в ответ. Кагоме не была уверена, знала только, что в ушах у нее раздается какое-то бормотание, а кровь стынет в жилах. Голос она тоже слышала, но едва-едва. Некто был в темноте, он стоял на настиле за дверью-ширмой, и она видела лишь его тень.
«Я знаю тебя», — подумала Кагоме, но завершать мысль не хотела.
— Тебе известно, что делает хоспис? — кричала миссис Тиел, когда она настояла на их визите. — Хоспис убивает. Ты ведь это понимаешь, да? Думаешь, они приедут, чтобы помочь? Они приедут убить Джои. Они ангелы этой проклятой смерти.
И, конечно, она была права. Оглушающие дозы морфия и метадона пожирали мозг, множество других, менее сильных, лекарств были тем, что не могло принять тело. Они требовались лишь для того, чтобы обеспечить Джои комфорт, замаскировать его боль. Слова, которыми они пользовались, их выдавали. Они готовили. Нет, не то чтобы готовили, к смерти нельзя подготовиться, и они сами никогда не дали бы такого грубого определения. Они успокаивали. В некотором роде. Они действительно были ангелами смерти. Но почему американцы всегда так зациклены на смерти? Разве их ангелы больше ничего не делают?
Заклятие работников хосписа было так сильно, что Кагоме замечала лишь их положение в пространстве и не сразу сообразила, что Джои просыпается. В горле зарождался стон, она пыталась его сдержать, но звук все-таки вырвался, ошеломив присутствующих и вернув миссис Тиел к реальности. Она тоже поняла, что происходит.
— Отойдите от него, — сказала она, но даже ее голос звучал глухо, словно сквозь кляп. — Отойдите…
Миссис Тиел умолкла, когда ее сын открыл глаза. Джои изумленно заморгал и с удивительной живостью перекатился на бок. Взглянул на ведро с водой, которое оставили работники хосписа. Они все-таки люди, отметила Кагоме. Все трое вздрогнули и попятились от кровати, создавая своими белыми халатами нечто вроде заградительной стены. Отделяя Джои от второй половины комнаты, от жизни, которую ему не суждено прожить. Но они перестали быть ангелами, их черты съежились до обычных, понятных, человеческих.У одной из санитарок под левым ухом был пластырь. У социального работника были рыжие волосы — еще минуту назад они были серыми, и Кагоме даже подумала, что этого требует их работа, это нечто вроде формы, — собранные в пучок на затылке.
Именно социальный работник и заговорила, когда новый приступ дрожи сотряс тело Джои. Голос у нее был хорошо поставлен, звонок, как у джазового диск-жокея, только более мягкий. Одновременно отстраненный и искренний.
— Джои, — сказала она.
Миссис Тиел рядом с Кагоме напряглась и прижала руки к бокам, как мать-орлица в гнезде. Но осталась на месте. Ждала.
— Джои, ты борешься так долго, прикладываешь столько сил. Уже тридцать лет, верно?
К огромному изумлению Кагоме, Джои ответил. И его голос был сильным, четким, радостным и ехидным — такого она не слышала уже два месяца.
— Тридцать три. Я заболел в семь лет.
— Тридцать три года, в то время как любой другой не продержался бы и шести месяцев. Невероятно. Я хочу, чтобы ты знал это, Джои: все мы хотим помочь тебе, помочь наполнить смыслом каждую секунду твоей жизни. И облегчить твое существование. Твое и тех, кто тебя любит. Мы приходим сюда уже месяц. Я никогда не видела такого бойца, как ты.
Неужели Джои улыбается? Боже, или он плачет? Опухоль двигалась по его губам, как размазанный прямоугольник, которым на телевидении закрывают лица жертв.
— Итак, Джои.
На этот раз социальный работник слегка подалась вперед на своем стуле. И другие, как по команде, тоже наклонились к нему. Кагоме едва не закричала, глядя на эту пляску гиен.
— Какова твоя цель, Джои? Ты можешь ее назвать? — С этими словами женщина бросила тщательно отрепетированный печальный взгляд на Кагоме и миссис Тиел. Кагоме прожигала взглядом рыжий пучок волос на ее затылке. — Чего ты хочешь?
Сомнений больше не было. Джои плакал. От улыбки не осталось и следа.
— Выжить, — ответил он из мертвой маски.
Он уронил голову на подушку и тут же снова заснул.
— Ты сука, — пробормотала миссис Тиел, и Кагоме почти кивнула, соглашаясь. Она хотела было поднять руки и издать победный клич… И только потом поняла, что свекровь обращалась к ней. — Я не могу это видеть, — продолжила миссис Тиел. — Я иду в кино. — Ее голос уже возвращался к обычному бесконечному щебету. — Скоро вернусь. Принесу твои любимые шоколадные звездочки, Кагоме, если они там будут. До свиданья, Райан, ты придешь завтра?
Миг спустя она исчезла, а с ней и работники хосписа, оставившие блокнот с телефонами, по которым можно звонить в любое время,за поддержкой, советом или просто чтобы поговорить. Они пообещали вернуться завтра. Кагоме подошла к стулу, Райан сел в кресло. Гитара осталась лежать на полу. Молчали они долго. Успела спуститься ночь.
Кагоме не помнила, когда поняла, что Райан спит. Его руки были скрещены на тощей груди, голова свесилась набок под странным углом, словно кто-то хотел свернуть ему шею, но остановился на полпути. Его нога, едва касавшаяся ее юбки, казалась не просто теплой. Она была горячей. Невероятно живой.Кагоме потянулась к Райану, нежно поправила свесившуюся голову, уложив ее себе на плечо. А когда подняла глаза, заметила за окном жуткого человека в фетровой шляпе.