Наконец-то решаюсь посмотреть на Стаса, но не вижу в его глазах ничего, кроме пьяной дымки. Парень прожигает взглядом Элли, совсем не замечая меня.
Становится неприятно.
Я не виновата.
Машина срывается с места и уезжает, пропадая из виду.
Чертыхаюсь, разворачиваюсь, натыкаясь на виноватый взгляд Элли, и, не говоря ни слова, ухожу.
Я не виновата.
— Ир…
Я не виновата.
Поднимаюсь на лифте на нужный этаж, захожу в квартиру, поворачиваю ключ.
Я не виновата.
Стягиваю кеды, небрежно разбросав их в коридоре, кидаю куртку на пол, закрываюсь в комнате, а потом со всей силы ударяю ногой по ближайшему стулу, и тот с грохотом падает на пол.
Я не виновата, твою мать!
Ложь 47. Стас
Впрочем, в сущности, безразлично, как именно тебя обманывают, потому что все равно обманывают всегда. (Эрих Мария Ремарк. Финал)
Свидание — Любовь
Ложь 47. Стас
Пробуждение даётся с трудом. Сначала не понимаю, жив ли вообще. Дальше пытаюсь сообразить, где я. И только потом, как меня зовут и что я здесь делаю. Бошка трещит, во рту насрали кошки и парочка скунсов. Дико хочется пить — пытаюсь собрать силы, чтобы заставить тело двигаться, но умудряюсь только пошевелить рукой. Пальцами вляпываюсь в какое-то липкое дерьмо, морщусь.
— Проснулся? — тихий голос пронзает похуже ножа. — На, похмелись.
Наконец-то открываю глаза и с трудом переворачиваюсь на спину. Не сразу узнаю Костяна, настойчиво пихающего мне холодную бутылку «Жигулей».
Я у него дома, и я ничерта не помню. Единственное, на душе как-то совсем херово, и не требуется несколько долгих секунд, чтобы понять причину.
Элли. Предательница.
Со стоном сажусь на кровати, принимаю бутылку и делаю жадные глотки. Становится легче.
— Чё вчера было-то? — хрипло спрашиваю я.
Костя в домашней футболке и в спортивках, волосы растрёпаны, но вид не сонный. Наверное, давно проснулся. Он пересекает комнату и присаживается на стул.
— Ты нажрался в нулину, — спокойно говорит парень. — Три дня не просыхал. А вчера закончилось бухло, а мне было западло идти. Ты начал буянить, а потом отрубился.
Не сразу понимаю смысл его слов: пытаюсь вспомнить подробности, но ничего не получается. Голова болит, не позволяя мыслям построиться в шеренгу и отдать честь командиру. Они хаотично копошатся подобно новобранцам и не понимают, что им нужно делать.
— Стоп, я у тебя три дня уже тусуюсь?
— Угу, — бурчит парень, утыкаясь в телефон.
Так, значит, с момента семейного ужина прошло три дня. Сегодня, получается, среда? Или вторник?
— Я подчистил твою хату, — безразлично оповещает меня Костя. — Барной стойке хана. И телику тоже.
Молчу. Да, я помню, как разгромил половину студии в приступе ярости, а теперь во мне болезненная пустота. Ничего не хочу. Даже пить уже нет сил, хотя спасительное пиво неплохо-таки помогает.
А ещё я помню Элли и Иру. Вот только откуда?
— Мы чё к Ирке ездили? — прокашливаюсь, откидываюсь назад, облокачиваясь затылком о стену.
— В субботу, — отчитывается Назар. — Она, оказывается, знала про эту шлюху. То, что она с твоим братом тусовалась.
Очередной укол пронзает душу, подобно наркотикам вгоняя в неё прожигающую боль. Делаю ещё один глоток из бутылки, только сейчас замечаю, что руки замотаны грязными бинтами, местами покрытыми кровью. Где это я так?
— Ожидаемо, — бурчу я. — Они же подруги. По любому Элли всё ей рассказывала.
— Ожидаемо? — возмущается Костя. — Чувак, она знала и ничего не сказала! — я морщусь из-за его громкого голоса. — Я был о ней другого мнения.
А мне как-то плевать. Я пуст, выжат и раздавлен. И не знаю, что делать…
— А ещё она знает, что ты замочил Григорьева, — замечаю я. — Ей тоже стоит рассказать об этом?
Назаров мнётся, снова утыкается в сотовый.
— Нет, но… — пытается подобрать аргумент, но у него ничего не получается. — Просто неприятно как-то. Не знаю.
— Это не её дело, — шумно вздыхаю. — Правильно, что молчала. Крыс никто не любит… Бля-я-я… есть таблетка? Бошка раскалывается.
Назаров молча поднимается на ноги и уходит, а через несколько минут возвращается с кружкой воды и аспирином. Я закидываю в рот таблетку и жадно осушаю стакан.
Ставлю всё добро на тумбочку, прикрываю глаза. Пытаюсь прогнать навязчивое лицо Элли и её имя, водоворотом заполняющее сознание.
Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли.
Убирайся…
— Твой брат тебя искал, — вдруг говорит Костя.
Кривлюсь.
— Пошёл он.
— Сказал, чтобы ты набрал его, как просохнешь.
— Ага, щас.
— Типа, важно очень. Отца касается. И всей этой хуйни.
— Да похуй мне! — злюсь я, поднимаясь на ноги.
Направляюсь к выходу.
— Ты куда?
— В туалет…
— Там маман.
— Ну, на кухню тогда! Покурю.
— Сижки закончились…
— Сожру тогда чё-нить.
Достал.
— Стас.
— Что? — оборачиваюсь.
Молчит. Смотрит с жалостью, будто я собираюсь сигануть с балкона. Хотя, нет здесь его. Если только в форточку с разбега так, чтобы наверняка.
— Я знаю, что тебе хуёво, но это пройдёт. Поверь мне. Всегда проходит.
Ничего не отвечаю, выхожу в коридор. Назар когда-то был в аналогичной ситуации, вот только вся проблема в том, что больно-то мне сейчас. И ещё нужно пережить всё это дерьмо и дождаться этого сраного «потом». Станет легче. Обязательно. Но мне плевать на это потом, потому что оно ещё не наступило.
Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли.
Перестань о ней думать!
Дверь туалета открывается, и передо мной возникает мама Кости. Как обычно нервная и запуганная.
— О, Стасик, — пищит женщина, не зная, спрятаться ли обратно в туалет или же выйти из него.
Она теребит дверь костлявыми руками и неуверенно улыбается.
— Здрасте, тёть Ань, — мой голос хриплый и грубый — это пугает женщину ещё сильнее.
Она наконец решается выйти из туалета.
— Ты это, не шуми больше так, — просит Анна Алексеевна. — Спать мешаешь…
Пробирается по стенке в сторону своей комнаты. Её волосы неопрятно собраны в хвост, домашний халат уже, видимо, давненько не стирали, синяки под глазами, кажется, увелись.
— Извините, — бурчу я, запираясь в туалете.
Чё ж я делал-то такого последние дни?
Пока справляюсь со своими нуждами, слышу трель. Шаги Кости, открывающаяся входная дверь, голоса.
Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли.
Её глаза, волосы, смех, прикосновения, голос, губы.
Со всей силы ударяю правой частью кулака по стене туалета, чтобы избавиться от удушающего чувства в груди. В узком пространстве особо не размахнёшься.
Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли.
Поправляю штаны (кстати, не мои, а Назарова), выхожу в коридор и замираю, потому что на пороге квартиры стоит Артём и настойчиво пытается пройти через порог, но Костя его не пускает. Заметив меня, брат замирает.
— Стас, надо поговорить.
Не о чем нам с тобой разговаривать. Ты трахал мою девушку, и она залетела от тебя. Мне предатели не нужны. Хочется сказать это вслух, но я молчу.
— Проваливай, а! — возмущается Назаров, пытаясь вытолкнуть Тёму и закрыть дверь, но я вдруг делаю то, чего никогда бы в жизни на за что на свете не стал творить.
— Всё нормально, Костян. Дай мне пару минут.
Назар оборачивается, хмуро осматривая меня.