— Уверен?
Киваю.
Недовольно поджав губы, друг всё-таки впускает Артёма в квартиру, а сам уходит на кухню, чтобы не мешать. Требуется немного времени, чтобы преодолеть неприязнь и подойти поближе к братцу.
— Не о чем нам с тобой разговаривать, — спокойно говорю я. — В прошлый раз всё выяснили.
— Это ты всё выяснил, — хмурится Тёма. — Я хотел просто поговорить, а ты драться полез.
Лицо брата покрыто ссадинами и синяками, я отлично помню, как отделал его на ужине. Давненько не видел его таким потрёпанным.
— В смысле, поговорить? — фыркаю я. — Типа, кому достанется Элли? Да забирай себе.
— Я тоже в такой же ситуации, как и ты, — продолжает брат.
— Ага. Вот только ребёнок-то не мой. Она мне даже не дала. Что она, блять, нашла в тебе такого? — прячу руки в карманы, со всей силы сжимая кулаки, чтобы спрятать желание врезать Тёме.
Он молчит. Опускает взгляд, поджимает губы.
— Отец сказал, что не хочет скандала. Требует, чтобы Элли сделала аборт.
Коротко смеюсь. Ну, не удивительно. Это в стиле папочки. Он же у нас такой крутой, популярный бизнесмен, важная шишка. Если в газетах начнут писать, что от его сына залетела школьница, это будет фиаско.
— Ожидаемо, — пожимаю плечом. — А я тебе зачем? Хочешь, чтобы я уговорил папочку передумать?
Криво усмехаюсь. Нащупываю в кармане чьи-то ключи и сжимаю их со всей силы, позволяя физической боли перекрыть душевную.
— Нет. Я уговорил его преподнести всё так, словно мы с ней женимся по любви. Я хочу попросить тебя, чтобы ты никому ничего не рассказывал. Про то, что у тебя был с ней роман. Вся эта ситуация должна остаться между нами.
Люди не дураки. Как только увидят живот Элли, сразу догадаются, что свадьба по залёту. Пойдут сплетни, слухи.
— Ты совсем дебил? — смотрю на него с презрением. — Мне дела нет ни до тебя, ни до этой шлюхи. Разбирайся сам со своими проблемами, — собираюсь развернуться, чтобы уйти, но передумываю.
— Стас…
— Она наебала не только меня, но и тебя тоже. Тебе по кайфу жениться на такой шкуре?
— Она носит моего ребёнка, — холодно отвечает брат. — Я не ты. Мыслю в этой ситуации рационально. А тебе пора бы перестать думать только о себе. Повзрослей.
Последнее слово остаётся за ним — Артём разворачивается и покидает квартиру. Я смотрю на закрытую дверь ещё несколько секунд, надеясь, что она откроется и появится брат. Скажет, что пошутил, что всё это было враньём, розыгрышем, отвратительно постановкой. И ужин, и предательство Элли, и ребёнок и даже новость о намерениях брата жениться на Макеевой.
Но ничего из этого не происходит. Дверь остаётся закрытой, тишина сдавливает со всех сторон. Я стою в коридоре и тону в разрастающейся злости.
Неожиданно достаю руку с ключами из кармана, сжимаю их ещё сильнее, а потом с размаха ударяю кулаком в стену. Из комнаты раздаётся визг, а после что-то падает. Ну, вот. Кажется, я напугал маму Костяна.
Бросаю ключи на тумбочку, встряхиваю рукой, смахивая выступившие капли крови.
Потом станет легче?
Нахрена мне это потом, если сейчас так фигово?
Ложь 48. Ира
Когда людям плохо, им нельзя верить,
Ложь их — лишь пепел, что после оставил пожар. (Настя Мацуга)
Kamazz — И я тону в тебе, как в омуте
Ложь 48. Ира
Это было зимой. Кажется, в январе. Мама укутала меня в тёплую одежду, надела две кофты, колготки под штаны и неудобную громоздкую шапку, от которой лоб постоянно чесался. Всунула в руки санки, поцеловала в щёку и вытолкала из дома.
В детстве я любила зиму, морозы и хрустящий под ногами снег. Я выходила на площадку перед домом и играла с соседскими детьми: мы строили горки, катались на санках, смеялись, играли в снежки, барахтались в сугробах, а потом приходили домой вспотевшие, мокрые, но счастливые.
Мама не разрешала уходить далеко от дома, но мне и не хотелось. Детская площадка была для меня целым миром. Я могла играть в дочки-матери, лепить снеговиков, крепости, пиратские корабли, замки и даже космические станции. Можно было творить всё, что вздумается, лишь бы хватило воображения.
Но в тот день случилось то, чего я ни разу себе не позволяла.
Я покинула детскую площадку, сбежав от пристального взора окон жилого комплекса, а, следовательно, от присмотра матери. Она, наверное, даже не заметила моего отсутствия. Может быть, была занята (работала журналистом, постоянно сидела за компьютером и что-то писала), а, может быть, просто занималась домашними делами.
Я ушла с площадки, потому что Миша Попенко, мальчик с соседнего подъезда, предложил сходить в ларёк. У него было две сотки, которые ему подарила бабушка на день рождения, и он решил накупить всяких сладостей в тайне от матери.
Побросав санки, совки, лопатки, мы направились вслед за Мишей, совсем забыв о строгом наказе родителей, не покидать площадку. Нам было плевать.
Ларёк находился сразу за жилым комплексом рядом с проезжей частью. На самом деле, не слишком далеко: стоит только завернуть за угол, а там метров сто, и уже на месте, но тогда этот путь казался невероятно огромным.
Это произошло, пока Миша покупал сладости. Я увидела машину, остановившуюся недалеко от ларька: меня привлекла красная игрушка, болтающаяся на зеркале подобно маятнику. За рулём сидела женщина, на пассажирском — мужчина. Они улыбались, что-то говорили друг другу, а потом поцеловались.
Я не сразу узнала его. Лишь когда мужчина выбрался из авто, нагнулся, чтобы попрощаться с женщиной, я поняла, что это отец, а дама за рулём — не моя мать.
Марина показалась мне невероятно красивой женщиной. Красная помада на губах, прическа, дорогая одежда. Тогда она была гораздо симпатичнее мамы, которая постоянно торчала дома и с головой уходила в написание статей. Сейчас, думая об этом, я понимаю, почему папа ушёл. Но тогда я не понимала.
Я разозлилась на него. Бросила друзей, рванула обратно домой, не знаю, как добралась до квартиры. Единственная мысль, крутящаяся в голове: рассказать всё маме. Я не понимала, как отец мог целоваться с другой женщиной, не знала, почему он улыбался, выглядел таким счастливым. Обида, злость, непонимание, разочарование: вот, что я чувствовала, колотя маленькими кулачками в дверь.
Когда мама открыла, я влетела в квартиру и с порога рассказала о том, как увидела отца с другой женщиной. Тогда мне казалось, что это единственный правильный выход, теперь же я понимаю, что нет.
Мама лишь потрепала меня по голове и сказала:
— Я же просила тебя не уходить с площадки.
Я разозлилась ещё сильнее: как так? Она узнала, что отец ей изменяет, но при этом улыбается и отчитывает меня.
Я думала, что, если мама узнает, всё встанет на свои места. Она отругает папу, тот бросит ту женщину, и всё будет как раньше. Но вместо счастливого воссоединения, я получила тонны скандалов и криков. Отец ушёл из дома, затем родители развелись.
Я часто думаю о том, что было бы, если бы я ничего не рассказала. Ведь, по сути, я виновата в том, что отец бросил маму, а та разболелась и умерла. Я убила свою мать. Всё из-за того, что я не умела держать язык за зубами.
Я послужила исходной точкой произошедшего, и с тех пор пообещала, что никогда больше не буду ей. Не хочу стать пулей, разрубающей оковы иллюзии. Хватит с меня.
Сейчас же, когда я решила не вмешиваться в происходящее, все почему-то обернулись против меня. И, знаете, что? Мои глаза будто открылись. Словно кто-то перевернул песочные часы, и я смогла посмотреть на мир с совершенно с другого угла.
Элли никогда не была моей лучшей подругой. Я её такой сделала, потому что Макеева единственный человек, с которым я неплохо общаюсь.
Элли лишь иллюзия друга. Появлялась в моей жизни в двух случаях: поныть про парней/жизнь/неудачи, обсудить что-то, либо попросить о помощи.
Меня это всегда устраивало: Макеева говорила только о себе и никогда не интересовалась мной. Это было на руку, ведь я не любитель откровенничать.
Может быть, я сама превратила нашу дружбу в подобное, а, может быть, дружбы никогда и не было.