вышли из класса. Анна Деельватер и её младшая сестра Берта тоже покинули школу вместе
со всеми остальными детьми, их усадьба находиться рядом с усадьбой Коопов, и обычно они
шли в школу и обратно втроём. Но в этот день девочки шли домой вдвоём, молча свесив
головы. Николаус Кооп позвонил в дом священника, который находился рядом со школой и
оповестил пастора. Он сидел за письменным столом и листал газету. В тот же день пастор
написал своему другу, пастору в Геесте и через три дня Карстен Лексов приехал в
Боотсхафен деревенским учителем, и как раз успел к похоронам своего предшественника, и
это было для всех благословением. Люди в деревне были рады сразу же хорошенько
рассмотреть нового учителя. И Карстен Лексов посчитал себя счастливчиком, ведь на нём
был чёрный костюм, который он пошил на похороны своего отца. Кроме того, это была
хорошая возможность представиться сразу всем жителям, прежде чем они выдумают о нём
разные истории. Истории, конечно же, всё равно выдумали, ведь Карстен Лексов был
высоким, стройным, с тёмными волосами, которые он лишь с большими усилиями мог
зачесать на чёткий боковой пробор. Его глаза были синими, но Анна Деельватер однажды
обнаружила, когда учитель взглянул на неё над её школьной тетрадью, над которой он
склонился во время занятия, что его зрачки окружены золотыми колечками, и с этого
момента до конца своей жизни, до которого оставалось не так уж и долго, она была
прикована к этим кольцам.
От Анны Деельватер, старшей дочери Кэти, которую на самом деле звали Катарина, и
Карла Деельватера, осталась только одна фотография, но с неё было отпечатано множество
копий. Один снимок был у моей матери, один висел у тёти Инги, один из них Розмари
приклеила скотчем в свой шкаф для одежды. Тётя Анна, так её называли мои тётки и моя
мать, когда они о ней говорили, была смуглой, как отец. На фотографии она выглядела так,
как будто у неё тёмные глаза, но тётя Инга говорила, что это из-за неправильного освещения.
Мы могли с уверенностью сказать, что у неё были удлинённые серые глаза и широкие
дугообразные брови. На лице Анны брови доминировали, и придавали ему что+то замкнутое
и в то же время дикое. Она была ниже своей сестры, но не такой худенькой. Берта,
длинноногая, светлая и весёлая, хотя казалась своей внешностью и всем своим существом
полной противоположностью своей сестры, но обе были сдержанными, почти робкими, и
совершенно не разлучными. Они, как и другие девочки их возраста шептались и хихикали,
но только друг с другом. Некоторые считали их высокомерными, ведь Карлу Деельватеру
принадлежали самые большие пастбища и самая большая усадьба в Боотсхафене. К тому же,
для себя и своей семьи он купил собственную скамейку в первом ряду в церкви, на которой
была вырезана его фамилия. Не то, что он был особо набожным. Карл очень редко ходил в
церковь, но когда приходил на самые главные праздники, такие как Пасха, Рождество и день
Благодарения, тогда сидел впереди, на своей собственной скамье с женой и дочерьми, и
наслаждался вниманием небольшой общины. А те многие воскресения в году, в которые он
не ходил в церковь, скамья оставалась пустой и на неё опять же глазела вся община. Анна и
Берта очень гордились своей прекрасной усадьбой и своим замечательным папой, который
хотя и беспокоился о том, кто унаследует хозяйство, но никогда не укорял этим ни свою
жену, ни своих дочерей, вместо этого он по возможности пытался баловать своих "трёх
девчушек".
Обе дочери должны были помогать, они помогали своей матери в доме и помогали
девушке Агнес на кухне, которая приходила каждый день и была совсем не девушкой, а
опытной женщиной с тремя взрослыми сыновьями. Они варили с Агнес сок и ощипывали
кур. Но больше всего и охотнее всего девушки работали в саду на свежем воздухе.
С конца августа их можно было увидеть только на деревьях.
Светлые яблоки сорта "Glockenapfel" ( прим.пер. — колокольчатые яблоки, зимний
сорт) созревали самыми первыми, у них был лимонный вкус, и как только их надкусишь,
как бы быстро ты не откусывал, место укуса сразу же становилось коричневым. Они не
разваривались полностью, их аромат улетал как ветер августа, под которым они зрели.
Потом медленно дозревали яблони сорта "Cox-Orange" ( прим.пер. — кокс оранжевый, сорт
выведен в Англии в 19 веке в качестве рассады), сначала большое дерево, которое стояло
близко у дома и освещённое лучами, отражёнными от красного клинкерного кирпича
( прим.пер. — производится из специального вида глины, в процессе изготовления она
обжигается до полного запекания, что придаёт кирпичам различные оттенки; получил своё
название благодаря высокому звуку, который издаётся при постукивании кирпичей друг о
друга), который днём вбирал в себя дневную жару, так что его фрукты были всегда больше и
слаще и созревали быстрее, чем на других яблонях. А с октября вызревали и все другие
сорта. Анна и Берта двигались на деревьях так же ловко, как и на земле. Несколько лет назад
конюх прибил на сильно разросшейся яблоне сорта "Боскоп" несколько досок, чтобы они
могли ставить на них свои корзины. Но больше всего девочки любили сидеть на них сами.
Они читали вслух книги, пили сок, ели яблоки и пирог, который им всегда приносила Агнес,
когда один из её сыновей приходил к ней и тоже получал большой кусок пирога. Так она, по
крайней мере, могла сказать, что Анна и Берта его съели, если вдруг кто+нибудь спросит,
почему один из двух противней с пирогом опустел. Но никто никогда не спрашивал.
Конечно, господин Лексов не рассказывал мне о пироге Агнес. Я даже не думаю, что он
знал, что Агнес существовала. Я сидела за кухонным столом в доме Берты и видела мою
бабушку ещё ребёнком, и мою двоюродную бабушку Анну, которая глядела так же, как и на
той фотографии. Сидя с чашкой еле тёплого молока, я вспомнила о тех вещах, которые Берта
рассказывала моей матери. Она рассказала мне, тётя Харриет — Розмари, а Розмари
рассказала Мире и мне о тех вещах, которые мы придумали или, по крайней мере,
представляли. Несколько раз нам рассказывала госпожа Кооп, как её муж ребёнком нашёл
учителя в классе мёртвым. Из соседского мальчишки Николауса Коопа вырос добрый,
трудолюбивый крестьянин, который больше всего боялся катаракты и своей жены. Его глаза
за толстыми стёклами очков начинали взволнованно мигать, как только он слышал её голос.
Его веки начинали трепетать как крылья коноплянки, которая однажды случайно влетела в
открытое окно гостиной дома Деельватеров и не могла найти выход. Тётя Харриет вскочила
и приказала нам открыть все окна, чтобы она не разбилась об оконное стекло. Птица улетела,
два красных пера остались на подоконнике.
Николаус Кооп часто мигал, и к тому же мы заметили, что каждый раз, когда он видел
свою жену, то сдвигал свои очки на лоб. Мира думала, что с помощью этой добровольной
слепоты он как бы сбегал от жены, такого рода побег был как открытое окно для
коноплянки. Но Розмари утверждала, что Кооп боится не как та птица сломать себе шею о
стекло, а боится сломать шею своей жене. Тогда мы не могли знать, что как раз Розмари и
сломает себе шею, и как раз-таки при полёте через стекло. Многое из того, что господин
Лексов мне пытался объяснить, я сама соединила воедино, когда смотрела в его синие глаза