уехать. И вот я здесь. И мне даже принадлежит немного земли в этой стране. Я отказалась
видеть в происходящем знак, но события укрепили мою решимость вернуться сюда.
Когда теряешь память, сначала время летит очень быстро, а потом останавливается.
"Ах, это же было так давно", говорила моя бабушка Берта о том, что случилось неделю,
тридцать лет или десять секунд назад. При этом она делала отбрасывающее движение рукой,
а её тон был немного укоризненным. Берта всегда была начеку. Не испытывают ли её? Мозг
заносило песком, как неукреплённое русло реки. Сначала крошится всего немного с краю,
потом рушатся большие куски с берега в воду. Река теряет свою форму и течение, свою
натуральность. Наконец она совсем перестаёт течь, и беспомощно плещется во все стороны.
Белые отложения в мозгу не пропускали электрические заряды, все окончания были
изолированы и, в конечном счете, и сам человек изолируется: изоляция, остров, сгусток,
Англия, электроны и янтарный браслет тёти Инги, смола застывает в воде, вода становится
твёрдой, если мороз крепчает, стекло состоит из кремния, кремний является песком, а песок
сыпется в песочных часах, и мне нужно спать, пришло время.
Конечно, они снова скоро увиделись после катания на коньках на Лане. В Марбурге
невозможно не встретиться. Тем более, если намеренно искать друг друга. Уже на
следующей неделе они встретились на балу в физическом институте, куда моя мать пришла
со своим одногруппником, сыном коллеги моего деда. Обычно молодые люди никогда
никуда вместе не ходили, потому что их отцы очень хотели, чтобы они были вместе.
Поэтому Криста в его присутствии застывала, а он в её присутствии глупел. Но в этот раз
вечер удался на славу. Криста была так занята тем, что всё время оглядывалась, и была очень
расслаблена. Сын коллеги в первый раз не чувствовал, как ледяная скованность спутницы
покрывает его мозг и язык инеем, и он даже сумел заставить её улыбнуться своими веселыми
комментариями о первых осмелившихся танцорах. Это Криста навела сына коллеги на мысль
пригласить её на бал в физическом институте. И хотя при виде крепко сжатых девичьих губ
юноша заметил, что снова запнулся, он всё же смог внятно пригласить девушку на этот бал.
Криста первой увидела Дитриха, в конце концов, она пришла именно из-за него, а вот
он не ожидал её увидеть. Первое стеснение девушки уже немного улеглось, когда юноша
чуть позже её заметил. Его серые глаза засветились, Дитрих поднял руку вверх и склонил
голову, чтобы вежливо ей поклониться. Целеустремлённо, пружинящим шагом юноша
подошёл к Кристе и сразу же пригласил на танец, потом ещё раз, затем принёс ей бокал
белого вина, и снова пригласил на танец. Спутник Кристы беспокойно смотрел на неё из-за
столика. С одной стороны он испытал облегчение, что в этот раз всё было настолько просто
и ему не нужно было говорить с ней, в то же время юноша чувствовал, что такой поворот
событий тоже неправилен. К тому же он смотрел со смесью удивления, удовлетворения и
ревности, что его спутница была популярной парой для танцев, и решил сразу же пригласить
её на танец. Это решение было полной противоположностью того, как мужчина собирался
вести себя этим вечером.
По счастливой случайности он плохо танцевал, а мой отец танцевал отлично. И моя
мать с удовольствием танцевала с моим отцом, потому что тот уже видел её на льду, и это
освободило Кристу от удушливой застенчивости. Ещё и тот факт, что мой отец был ещё
более застенчив, чем она. Поэтому они вместе танцевали на всех марбурских балах того
сезона: майские танцы, летнее танцевальное удовольствие, праздники факультетов,
университетский бал. Во время танца не нужно было разговаривать когда не хочется, вокруг
было много других людей и можно в любой момент уйти домой. "Танцы — это тот же спорт,
что-то вроде парного катания", думала Криста.
Сёстры Кристы сразу же заметили, что у неё есть какой-то секрет. На летних
каникулах, которые она, конечно же, проводила в Боотсхафене, Криста всегда, как все юные
девушки с тайной, была первой утром у почтового ящика. Но на лесть и мучительные
вопросы её сестер она лишь краснела и смеялась, и молчала. Следующим летом тётя Инга
начала учиться в Марбурге на факультете искусства, и обе сестры пошли вместе на бал для
первокурсников. Дитрих Бергер уже был представлен Инге, вместе с целой группой молодых
студентов из студенческого братства Дитриха. Один высокий красивый студент со
спортивного факультета понравился Инге, и она предположила, что возможно это и есть ОН.
Но когда тётя увидела, что Криста, даже не удостоила взглядом туфли с высокими
каблуками, которые прекрасно подходили к её коричневому шёлковому платью, а вместо
них одела совсем плоские балетки, Инга сразу же поняла, кем он был: Дитрих Бергер,
который был ростом 176 сантиметров. В том же году они обручились, и как только моей
матери исполнилось 24, и она закончила свой ненавистный практический год учителем в
школе Марбурга, молодые поженились и переехали в Бадишен, где мой отец получил место
в центре физических исследований. С тех самых пор моя мать тосковала по родине.
Она не могла забыть Боотсхафен, потому что была очень привязана к дому, который
теперь стал моим. И хотя большую часть своей жизни Криста провела там, где жила теперь,
намного дольше, чем в Боотсхафене, она всё равно верила в то, что это была лишь короткая
остановка. Первый же из всех последующих тёплых, влажных и безветренных летних
месяцев привел её в отчаяние. Ночами она не могла уснуть, потому что температура не
опускалась ниже 30 градусов, лежала мокрая от пота в постели, смотрела на лампу из
молочного стекла и кусала свою нижнюю губу, пока за окном не светлело. Потом вставала и
делала мужу завтрак. Лето уступало место незначительной осени, а та, в свою очередь,
наконец-то, переходила в суровую безоблачную зиму. Все водоёмы замерзали. На многие
недели. Моя мать поняла, что останется здесь. В ноябре следующего года родилась я.
Так я никогда не слышала об этом месте там, в Бадише. В Англии уж тем более. Даже
если я воображала себе асё несколько лет. Даже не здесь, в Боотсхафене. В Южной Германии
я выросла и пошла в школу. Но всё моё было тут. Закадычные подруги, мой родной дом, мои
деревья, озеро в карьере и моя работа. Здесь на севере, тем не менее, были край, дом и сердце
моей матери. Здесь я была ребёнком и перестала быть одна. Здесь на кладбище лежала моя
двоюродная сестра Розмари, мой дедушка и теперь уже Берта.
Я не знала, почему Берта не передала дом моей матери или одной из её сестер. Всё-
таки, вероятно, это было утешение для моей бабушки, что имелось следующее поколение
Деельватерсов вместе со мной. Но никто не любил дом так, как любила его моя мать. Это
было бы естественно, передать его ей. Тогда раньше или позже он понравился бы мне. Что
она приказала сделать с коровьими пастбищами? Я должна была поговорить об этом ещё раз
с братом Миры. Меня беспокоила мысль разговаривать о семейных вещах с Максом
Омштедтом. Я должна бы тогда, пожалуй, спросить также о Мире, как шли у неё дела.
Когда я встала, было ещё рано. Воскресным утром чувствуешь себя по-другому, и это
сразу заметно. Воздух был другого свойства. Он был тяжелее, и поэтому всё казалось
немного замедленным. Даже знакомые звуки звучали по-другому, приглушённо и более