тянулась прямо через коровьи луга. Я знала каждую берёзку, телефонные столбы, заборы;
нет, многие были, конечно, новыми. Мне казалось, я узнаю коров с чёрными пятнами, но это
был, конечно, вздор. На велосипеде ветер обдувал моё платье, и хотя оно было без рукавов,
солнце всё же обжигало чёрный материал. В первый раз, с тех пор как я была здесь, я смогла
свободно дышать. Путь вёл всё время прямо, немного с горы, немного в гору, я закрыла
глаза. Все ездили этим путем. Анна и Берта в белых муслиновых платьях и в карете. Моя
мать, тётя Инга и тётя Харриет на дамских велосипедах фирмы "Риксе".
И Розмари, Мира и я на тех же "Риксе" велосипедах, которые были ужасно медленными и
чьи сиденья были слишком высокими, так что мы, чтобы не вывихнуть бедра, почти всё
время ехали стоя. Но ни за что на свете мы бы не опустили сидения, это был вопрос чести.
Мы ездили в старых платьях Анны, Берты, Кристы, Инги и Харриет. Попутный ветер
надувал голубой тюль, чёрная органза вилась по ветру, и солнце отражалась на золотом
сатине. Прищепками мы закрепляли вещи кверху, чтобы они не запутывались в цель. И
босиком ехали к реке.
Слишком долго ехать с закрытыми глазами было нельзя, даже прямо. Я почти
врезалась в ограждения для коров, теперь уже близко. Вдалеке я уже видела деревянный
мост над шлюзом. Я остановилась на мосту и опёрлась на перила, не снимая ступней с
педалей. Никого не было. Две лодки были пришвартованы к причалу и какие-то
металлические части тихо позвякивали о мачты.
Я слезла с велосипеда, спустилась с ним с моста, взяла корзинку, положила мой
транспорт в траву и сбежала со склона вниз. Склоны не обрывались круто в воду, слева и
справа они образовывали узкие бережки, которые были поросшими камышом. Там, где не
рос тростник, мы раньше расстилали наши полотенца. Но за годы берега так заросли, что я
предпочла сесть на одном из деревянных причалов.
Мои ступни болтались в чёрно-коричневой воде. Болотистой воде. Какими белыми и
чуждыми они были. Чтобы отвлечься от вида моих ног в реке, я попыталась прочесть
названия лодок. "Синус" называлась одна; глупо, это был лишь фрагмент, обломок имени.
Другое название я не совсем могла прочесть, лодка была причалена на другой стороне
берега. Что-то с "the" на конце. Я легла на спину и оставила уставшие ноги там, где они
были; пахло водой, лугом, плесенью и пропиткой для древесины.
Как долго я спала? Десять минут? Десять секунд? Я замерзла, вытащила ноги из воды и
схватила через голову корзинку. Но я почувствовала под моими пальцами не гнилое
сплетение ивовых лоз, а кроссовок. Я хотела закричать, но вырвался лишь стон. Быстро
повернулась на живот и села, перед моими глазами заплясали серебряные точки, и в голове
зашумело, как будто ворота шлюза раскрылись рядом со мной. Солнце блестело, небо было
чистым, без облаков. Только бы не упасть в обморок, причал был настолько узок, что я бы
сразу утонула.
— О господи, простите. Пожалуйста, простите пожалуйста.
Этот голос я знала. Шум стал тише. Передо мной стоял молодой адвокат в одежде для
тенниса, меня чуть не стошнило от ярости. Недалекий младший брат Миры, как же она его
всегда называла?
— Ах, неудачник! — я попыталась придать своему голосу спокойный оттенок.
— Я знаю, я Вас испугал, и мне, правда, очень жаль.
Мужской голос стал твёрже, и я услышала в нём искру гнева. Хорошо. Я посмотрела на
него, но ничего не сказала.
— Я вас не преследовал или что-то в этом роде, я всегда прихожу сюда купаться.
Вообще+то, я сначала играю в теннис, потом плаваю, мой партнёр никогда не приходит к
водоёму, но я всегда прихожу сюда на причал, я увидел Вас лишь когда спустился, тогда я
увидел, что Вы спите, и я как раз хотел снова уйти, и тут Вы ухватили меня за кроссовок,
конечно Вы не знали, что это был мой кроссовок, но даже если бы знали, я бы не стал Вас
винить, ведь это я был тем, кто Вас испугал и сейчас…
— Боже мой, ты всегда так говоришь? Даже в суде? Ты на самом деле на постоянной
работе в этой канцелярии?
Брат Миры рассмеялся.
— Ирис Бергер. Вы всегда меня считали неудачником, и кажется, что так будет и
впредь.
Я наклонилась и взяла мою корзинку. Даже если улыбка у брата Миры была милой, я
всё ещё была ужасно зла. Кроме того, я была голодна, хотела побыть одна и ни с кем не
разговаривать. А он совершенно точно хотел поговорить о завещании, что я хочу делать с
домом, что мне надо его застраховать, что меня ожидает, если я приму наследство. Но сейчас
я не хотела говорить обо всём этом, даже не хотела думать.
Когда я встала с корзинкой в руке и внутренне подготовленная для предстоящей
длинной речи презрения, то, к моему изумлению, увидела, что брат Миры уже почти
поднялся до середины дамбы. Он яростно топал по склону. Я улыбнулась.
На плече его белой футболки были красные пятна от песка.
После пикника я собрала всё в корзину, бросила взгляд на реку, шлюз, лодки, вторая
лодка немного повернулась, но название я всё еще не могла полностью прочесть, что-то с "-
ethe" на конце, возможно Margarethe, это было красивое название для лодки. Я села на
велосипед Хиннерка и поехала домой. В мой дом, как это звучит? Странно, и как-то не по
настоящему. Ветер доносил обрывки колокольного звона на луга, но я не могла расслышать,
который час. Казалось немного за полдень, час или два, может быть позже. Солнце, еда,
ярость и испуг, и теперь ещё ветер в лицо утомили меня. За заправкой я завернула направо
на тротуар, и протолкала велосипед на въезд, ворота я не закрыла, перешла вброд море из
незабудок и поставила велосипед у кухонной двери. Большим ключом я отперла дверь.
Послышался звук медного скрежета, и я оказалась в прохладном коридоре. Дверь скрипнула,
перила взвизгнули, было горячо и душно под крышей. Я бросилась на кровать моей матери,
почему бельё на ней было свежее? За воздушной вышивкой просвечивала лиловая подушка.
Дырочки были цветами. При воздушной вышивке самое главное в том, чего нет. В этом было
всё искусство. Если было слишком много дырочек, то ничего не оставалось. Дырки на
подушке, дырки в голове.
Когда я проснулась, мой язык прилип к небу; пошатываясь, я прошла через левую
дверь в комнату тёти Инги, там была раковина, коричневая солоноватая вода выстрелила с
недовольным ворчанием в белую раковину. В зеркале я увидела отпечаток подушки на моей
щеке - куча красных кружков. Вода стала течь спокойнее, только иногда короткое
прерывание в потоке воды, и он становился всё прозрачнее. Я побрызгала водой в лицо,
сняла пропотевшие вещи, платье, бюстгальтер, трусики, всё и наслаждалась тем, что стояла
голая в комнате тёти Инги, ногами на холодном серо-зелёном линолеуме. Только у тёти
Инги, у единственной в доме, не было в комнате ковра. У моей матери, в комнате
прабабушки Кэте и у тёти Харриет лежал жёсткий ковер из сизаля цвета ржавчины, который
царапал ступни, если пройти по нему босиком. В большой комнате лежали плетеные
коврики из дерева. Только в комнате девочек, которая давно использовалось как склад, были
половицы, которые были залиты толстым слоем коричневой краски. Они не издавали
никаких звуков.
Я прошла в большую комнату, открыла ореховый шкаф, там ещё висели все платья,
они, правда, были немного тусклее, но здесь был незабываемый наряд из тюля с
танцевального бала тёти Харриет, золотой, который моя мать одевала на свою помолвку, и то
чёрное разлетающееся нечто, шикарное послеобеденное платье из тридцатых годов. Оно