Он нуждался в оправдании, поскольку не мог избавиться от последствий своего сурового методистского воспитания. Ему с детства внушали, что такое грех. Он слышал об этом в церкви и от своей строгой матери. Любая музыка, кроме церковной, воспринималась ею с опаской. В детстве мать редко обнимала Джефа. Он помнил лишь один раз, когда она сделала это: маленький Джеф заболел воспалением легких, и доктор сделал самый мрачный прогноз.
Когда он подрос, лет с одиннадцати, он стал спрашивать себя, позволяет ли мать отцу приближаться к ней. Иногда он подслушивал по ночам. Но никогда ничего не слышал.
Ее методистское пуританство и резкий запах мыла — самые прочные воспоминания о матери — сохранились у Джефа и поныне. Поэтому ему приходилось находить оправдания любой своей внебрачной связи.
Один довод в его защиту был истинным: он начал погуливать, лишь когда Джоан всерьез запила. Он так и не узнал, почему она пристрастилась к спиртному. Однако ирония заключалась в том, что, вопреки этому обстоятельству, она обогнала Джефа в плане карьеры. Она становилась звездой первой величины. В то время как он сидел без работы.
Судьи обратились к Джефу, чтобы в последний раз узнать его мнение. Теперь ему осталось дождаться церемонии награждения и вручить чек победителю.
Он оглянулся, желая увидеть темноволосую девушку. На этот раз оказалось, что она исчезла. Сделав вид, что ему необходимо потянуться, он встал и повернулся назад. Да, ее не было ни в ложе, ни возле нее. Она просто ушла.
Черт возьми, сказал он себе, родео затянулось! Очевидно, она устала ждать и ушла! Он даже не знал, как ее зовут, и не имел удобной возможности это выяснить. Джеф снова посмотрел на часы. Он еще успевал на последний самолет.
Объявили последние результаты. Победитель подошел к судейской ложе; Джеф вручил чек. Исполнив последнюю обязанность, он освободился.
Переодевшись, Джеф взял чемодан и поспешил на стоянку ждать лимузин. Однако к нему подкатил большой белый «роллс-ройс». Это было не «Серебристое облако» — модель, которую он часто видел в Беверли-Хиллз на стоянках у супермаркетов, — а огромный, длинный, элегантный автомобиль с затемненными стеклами, защищающими пассажиров от жаркого техасского солнца и любопытных взглядов. Джеф уже собрался отойти в сторону, когда дверь машины открылась. Высокая, улыбающаяся темноволосая женщина подалась вперед с заднего сиденья.
— Садитесь, — пригласила она.
— Я спешу в аэропорт, — возразил он, чувствуя себя идиотом.
— Я отвезу вас, — судя по ее улыбке, она наслаждалась не только его смущением, но и своей смелостью.
Раздраженный Джеф положил чемодан в машину и сел в нее. Дверь захлопнулась, автомобиль тронулся с места. Джеф повернулся к женщине. Она с улыбкой разглядывала его. Это не понравилось Джефу. Указав на шофера, актер спросил:
— Он знает, куда ехать?
— Знает.
— У меня мало времени, — он взглянул на часы.
— Это не проблема, — сказала она.
— Скоро улетает последний самолет.
— Последний рейсовый самолет, — уточнила она. — Он делает несколько промежуточных посадок. Вы можете пообедать здесь и попасть в Лос-Анджелес раньше него.
— Каким образом?
— На моем самолете, — ответила она.
Заметив его недоверие, женщина добавила:
— Это ДС-6. Вы сможете вернуться в Лос-Анджелес до полуночи. Если захотите.
Похоже, она была уверена в том, что он этого не захочет.
— Вы весьма самоуверенны.
— Когда у человека есть миллиард долларов, он может быть весьма самоуверенным.
Она произнесла это тихим, но весьма твердым голосом, убедившим Джефа в двух вещах. Она имела в виду именно миллиард, а не миллион. И она действительно владела им. Ответить на это было нечего, поэтому он откинулся на мягкую спинку сиденья, обтянутого замшей. Джеф отчетливо сознавал свое изумление.
— Я даже не знаю вашего имени.
— Вы останетесь? — спросила она и небрежно добавила: — На обед.
— Да, если я смогу вернуться сегодня в Лос-Анджелес.
— Хорошо. Пообедаем у меня.
— О’кей.
Она улыбнулась, подалась вперед, опустила деревянную панель. В мини-баре находились бутылки, бокалы и лед.
— Бербон?
— Вам не следует сказать ему, что мы не едем в аэропорт?
— Он знает, — ответила она. — Бербон?
— Скотч со льдом и водой.
Возможно, миллиард долларов действительно делает человека таким самоуверенным, подумал Джеф. Женщина протянула ему бокал и продолжила беседу:
— Дорис. Дорис Мартинсон.
Он почти забыл о том, что он спросил, как ее зовут. Он поднял бокал. Обычно он пил медленно, маленькими глотками, не желая подражать Джоан. Но на сей раз смущение или жажда заставили его сделать большой глоток.
— Мартинсон. Это нефть, да? — сказал Джеф.
— Нефть. Хлопок. Олово. Издательства. Заводы по производству консервов. Морские перевозки. Рудники…
Она не закончила фразу, словно ей не удалось вспомнить все капиталовложения Мартинсона.
— Похоже, мистер Мартинсон — весьма занятый человек, — сказал Джеф.
Эта фраза содержала в себе намек на то, что Дорис обладала полной личной свободой и не боялась сплетен.
— Мистер Мартинсон умер, — сообщила она.
— О?
Это было даже не словом, а лишь звуком. Но говорившим весьма многое. Ее вдовство меняло всю игру, удваивало ставки. Она сказала о нем, чтобы Джеф расслабился. Однако новость обеспокоила его. Он не мог объяснить себе, почему он увидел в Дорис источник опасности.
Он откинулся на спинку сиденья и оценивающе посмотрел на Дорис. В ее лице отсутствовала мягкость черт, присущая Джоан. По голливудским меркам она не была фотогеничной. Некоторые женщины имеют лица, слишком сильные и красивые для кинокамер. Красота Дорис была красотой силы, а не слабости. Она обладала хорошим, зрелым телом с полными грудями, слегка покачивавшимися в разрезе шелковой блузки.
Она подалась вперед; манто из черных соболей, наброшенное на плечи, подчеркивало белизну ее кожи. В его покрое ощущался западный стиль. Черный цвет явно был ее любимым. Он оттенял светлую кожу Дорис, гармонировал с ее темными волосами, делал губы более яркими.
Она взяла у Джефа бокал, чтобы снова наполнить его.
— И давно это случилось? Я имею в виду кончину мистера Мартинсона, — сказал Джеф.
— Три года тому назад. Авиакатастрофа в Венесуэле.
Он что-то вспомнил. Это отразилось на его лице.
— Да, тот Мартинсон, — продолжила она.
Потрясение Джефа усилилось. «Тот» Мартинсон был одним из богатейших людей мира. Однако Джеф никогда не слышал о миссис Мартинсон. — Ему, кажется, было лет под шестьдесят… — произнес Джеф.
— Шестьдесят четыре, — уточнила она и поспешила ответить на вопрос, который он не успел задать: — Я была его второй женой. Он женился повторно только ради Джекки. Его единственного сына.
— Он хотел дать ему вторую мать, — предположил Джеф, оправдывая в своих глазах разницу в возрасте.
Но она рассмеялась; ее груди заколыхались в разрезе блузки.
— Когда мы поженились, Джекки было двадцать шесть лет. Нет, он взял меня в жены лишь потому, что хотел доказать миру — хоть его дорогой, любимый Джекки оказался гомиком, Клит Мартинсон — настоящий мужчина. У него хватало сил трахаться ежедневно до того полета. Отдаю ему должное. Он был не слишком хорошим любовником. Хотя и весьма сильным.
Она отчасти восхищалась умершим, но с явным отвращением говорила о его животной сексуальности, которую он выплескивал на нее. Она ясно дала это понять. Внезапно Дорис добавила: — Несомненно, существовала и другая причина. Чтобы лишить Джекки наследства, Клит нуждался в ком-то, кому он мог оставить свое состояние. Благотворительность была ему не по душе. Он надеялся, что Джекки будет жить с ненавистью ко мне и проклинать своего отца. Это было идеальной местью.