Перед его смертью дела улучшились. Банк снова открылся. Люди начали постепенно получать назад свои деньги. Уверенность возвращалась. Правительство стало проявлять интерес к фермерам. Папа снова поднялся на ноги. Он никогда не был богатым, но поднялся выше прежнего уровня. И это было хорошо, потому что он прожил недолго. Нельзя умирать неудачником. Человек должен умирать, поднимаясь вверх, а не катясь вниз.
Когда Джеф закончил, Манделл помолчал. Он услышал больше, чем рассчитывал. И Джеф сказал больше, чем собирался.
— Я никогда прежде не рассказывал это кому-либо, — как бы извиняясь, сказал актер, и Манделл понял, что история Джефа поведала о нем самом так же много, как и о его отце.
— Ваша мать еще жива?
— Нет. Она умерла четыре года назад.
Манделл задумался на мгновение, потом внезапно спросил:
— И поэтому вы стали демократом? Сторонником нового курса?
— Да, поэтому.
Манделл зажег спичку, поднес ее к трубке. Глядя поверх пламени, спросил:
— Значит, вы можете понять, почему некоторые люди становятся коммунистами?
— Я же не стал им, — отозвался Джеф.
— А если бы кто-то нашел к вам правильный подход в нужное время?
— Не знаю. Неужели так важно, что я думаю?
— Я хочу, чтобы вы осознали одну вещь, Джефферсон. У каждого человека есть свои раны. Свои шрамы. И он выбирает себе лекарство. Нельзя осуждать его, если это лекарство отличается от моего или вашего, — с сочувствием произнес Манделл.
— Что, по-вашему, выявится на этих слушаниях? — спросил Джеф.
— Ничего, — ответил Манделл и быстро добавил: — Ничего, если я добьюсь успеха.
— А это в ваших силах?
— Существует конституция. И Пятая поправка, позволяющая человеку не свидетельствовать против себя самого. Этого достаточно для работы. Конечно, я не могу сказать, как поступит общество с теми, кто не пожелает говорить. Но я — юрист, а не специалист по связям с общественностью. Джефферсон, я буду надеяться на вас. На то, что вы согласитесь сделать это.
Манделл протянул актеру руку. Они обменялись рукопожатиями. Джеф покинул коттедж и зашагал по бетонной дорожке мимо тамарисков с толстыми стволами и высоких стройных пальм. Манделл тем временем поднял трубку и попросил телефонистку соединить его с Доктором Ирвином Коуном.
Вскоре Манделл услышал голос Доктора.
— Коун? Это Манделл. Я только что побеседовал с вашим клиентом Джефферсоном. Он подойдет нам. Если только я могу рассчитывать на него.
— Вы можете рассчитывать на него.
— Я должен знать кое-что. Он много пьет?
— Нет. Он поддерживает хорошую физическую форму.
— Погуливает?
— Человек сделан не из дерева, — произнес Доктор старую еврейскую шутку.
— Я имею в виду опасные связи. С замужними женщинами. Или с очень юными девушками. Или… с мальчиками. Я не судья. Но я должен знать.
— Только женщины. Достигшие совершеннолетия.
— Хорошо. Потому что во всех остальных аспектах он нам подходит. Славный американский парень с фермы в Айове. Симпатичный. С хорошим языком. Любая мать захотела бы иметь такого сына. Но самое лучшее в нем — это то, что он безликий. Красивый, но безликий. Он — никто, поэтому может быть кем угодно.
— Разве это плохо для актера, который всю жизнь играет других людей? — спросил Доктор.
— Я не сказал, что это плохо. Это хорошо. Да, он может быть кем угодно. Для нас он станет мистером США.
— Слава Богу, от светлых волос есть хоть какая-то польза.
— Что вы имеете в виду?
— Для исполнения главной роли светлые волосы — недостаток. Они плохо смотрятся на экране. С голубыми глазами дело обстоит еще хуже. Они кажутся блеклыми. Среди крупнейших звезд почти нет блондинов. В юности — возможно! Но настоящие большие звезды, такие, как Богарт, Гейбл, Пауэлл, Гилберт, обязательно должны быть темными!
— Поэтому он не поднялся на самую вершину?
— Думаю, да, — печально произнес Доктор.
— Интересно, — сказал Манделл. — Как бы восприняли это наблюдение негры? Для моих целей голубоглазый блондин — это то, что нужно.
— Отлично! — Доктор положил трубку.
5
Ли Манделл оказался прав в одном отношении. Киноиндустрия встала на уши, принимая и развлекая комиссию конгресса. Складывалось впечатление, что расследование — это честь, а не угроза, заставлявшая многих обитателей Беверли-Хиллз не спать по ночам, обдумывая ответы на возможные вопросы, ломать голову над тем, следует ли являться на слушания.
К первому дню заседаний Манделл успел отлично подготовиться. Он знал силу своей позиции. И ее слабости. Знал, кто из вызванных звезд, сценаристов и режиссеров является коммунистом, а кто — нет. Кто был им в прошлом. Кое-кому он посоветовал воспользоваться конституционным правом молчать.
Опасность использования конституционных прав заключалась в том, что общественность и непосредственные участники слушаний всегда считали лиц, ссылавшихся на них, бесспорно виновными. Такого же мнения придерживались боссы киностудий, платившие от двух до пяти тысяч долларов в неделю сценаристам, режиссерам и актерам, собиравшимся скомпрометировать всю индустрию и ее продукцию своим отказом от дачи показаний.
Недовольство достигло таких масштабов, что пришлось созвать особое совещание, на котором Ли Манделл и Ирвин Коун попытались успокоить администрацию. Один из руководителей «Фокса» выразил общее настроение: «Подозрения принесут нам больший вред, нежели правда. В конце концов, в самом худшем случае выяснится, что двадцать, тридцать, сорок человек являются коммунистами. Хорошо! Пусть это станет известно всем! Мы избавимся от этих негодяев и покажем миру, что киноиндустрия снова чиста. Это лучше, чем позволить всей стране думать, что мы преднамеренно укрываем коммунистов!»
Эта сильная логика почти убедила всех собравшихся. Накануне первого слушания Ли Манделл мог потерять контроль над ситуацией; его тщательно подготовленный план оказался на грани срыва. В его практике уже случалось, что перед судом эмоции клиента порождали подобный кризис.
К счастью для Манделла, тут присутствовал Доктор. Коун поднялся со стула, и этот простой поступок заставил всех притихнуть. Манделл с облегчением мысленно улыбнулся, отметив власть Доктора.
— Хорошо! Хорошо, господа! — начал Коун. — Давайте обсудим, можем ли мы сказать им правду. Устроим публичное покаяние сейчас, здесь! Я готов выступить первым!
Три года тому назад ко мне пришел один из моих известнейших клиентов. Порядочный, умный киноактер, знакомый вам всем. Я понял, что у него неприятности. Более серьезные, чем получение повестки. Он не мог говорить со мной в офисе. Мы поехали в долину. Там я попросил моего шофера выйти из машины.
Мой клиент сообщил мне правду, которую вы жаждете услышать. Однажды в годы войны он устроил у себя дома благотворительный прием, где собирались пожертвования для России. Есть ли в этой комнате люди, не оказывавшие финансовую помощь России? Или Испании? Я взял этого человека за плечо и сказал: «Возьмите себя в руки. Скажите правду. Вам нечего бояться. Дрожать. Плакать». Да, господа, он плакал. И отнюдь не по-актерски. Это были слезы напуганного человека, испытывавшего страх за свою карьеру.
Но мне не удалось успокоить его. Он повторял: «Вы не понимаете, вы не понимаете…» Я позволил ему плакать, пока он не смог заговорить. Он сообщил нечто интересное. На тот прием в его доме явился без приглашения, с другим гостем, русский генерал в форме.
— Ну и что? — спросил человек из «Уорнер». — Во время войны такое случалось. И все относились к этому нормально!
— Ну и что? — повторил Доктор. — Через пять лет, когда началось следствие по делу Розенбергов, выдавших русским секреты создания атомной бомбы, газеты сообщили, что именно этот русский генерал вывез бумаги в Россию!
Доктор выдержал паузу, чтобы его слова получше проникли в сознание людей. Затем он продолжил: