В голосе Манделла звучал искренний страх, порожденный личным опытом и разочарованиями.
Он протянул руку. Мужчины обменялись рукопожатиями.
— Будете в Нью-Йорке или Вашингтоне — загляните ко мне. У меня есть офисы в обоих городах. Еще раз спасибо.
Манделл вышел из машины и отдал свой портфель швейцару. Он направился по красной бетонной дорожке к входу. Походка Манделла выдавала его усталость и подавленность. Джеф проводил взглядом юриста почти до большой входной двери; сигнал нетерпеливого водителя заставил актера включить скорость и отъехать.
Когда он вернулся домой, Марта говорила кому-то по телефону:
— Да, да, я скажу ему, как только он приедет… а, вот он…
Улыбнувшись, она протянула трубку. У Джефа не было сил разговаривать, но после слов Марты ему было трудно сказать «нет».
— Алло?
— Джеф! Это Кристофер Краун!
Возникла короткая пауза, словно Краун ожидал возгласа изумления.
— Я все видел, Джеф. Вы были великолепны. Просто бесподобны! Именно в таком выступлении нуждалась вся эта чертова киноиндустрия! Вы встали и защитили нас. История с вашим отцом… это потрясающе! Чьей бы ни была эта идея, она превосходна! Я бы мог снять картину, основанную на этом эпизоде. Но я позвонил не для того, чтобы говорить о фильмах. Я хочу сказать вам следующее — для меня вы стали сегодня Гражданином Номер Один в Голливуде!
— Спасибо. Большое спасибо, — сказал Джеф, помня о том, что четыре месяца тому назад Краун искал актеров для фильма, в котором была отличная роль для Джефа, но контракт сорвался, потому что Краун не принял условий Джефа, хотя актер значительно снизил гонорар по сравнению со своей последней ставкой.
— Между прочим, — сказал Краун, — я снимаю новый вестерн. Для вас есть отличная роль. Характерная, но отличная. Настоящая жемчужина из числа тех, за которые дают «Оскара».
— Пришлите сценарий, — сказал Джеф, изображая энтузиазм; он не рассчитывал получить рукопись.
— Обязательно! Обязательно! — обещал Краун.
В этот момент он действительно собирался сделать это, но позже передумал.
Джеф положил трубку, заглянул в блокнот, где неразборчивым почерком Марты было выведено более тридцати сообщений. Он вспомнил кое-кого из звонивших. Другие неправильно написанные фамилии ничего ему не говорили. Одна фамилия бросилась в глаза. Самая простая. Ирвин Коун. Доктор звонил трижды.
Взяв листок, Джеф прошел к бассейну, чтобы посидеть под уходящими лучами солнца. День был солнечный, но прохладный.
Напряжение, порожденное дачей показаний, начало исчезать. Процедура оказалась более утомительной, чем он ожидал. В отличие от съемок тут не было дублей. И Джеф не создавал образ, а был самим собой. Это требовало большей вовлеченности, отнимало больше сил. Две ситуации отличались друг от друга, как кетчуп и подлинная грязь в батальной сцене.
Он встал, подошел к бару, приготовил себе напиток, и вдруг снова зазвонил телефон. К черту, подумал в первый момент Джеф, пусть Марта возьмет трубку. Но поскольку напиток был уже готов и Джеф все равно поднялся с кресла, он сам снял трубку.
— Мистер Джефферсон? — спросила телефонистка. — Вас вызывает междугородная.
— Кто и откуда?
— Амарильо, — произнесла девушка с тягучим техасским акцентом.
— Да, мистер Джефферсон слушает, — сказал актер.
— Джеф… дорогой… ты был великолепен, — прозвучал женский голос. — Выглядел весьма благородно.
— Спасибо, Дорис… ты видела все?
— Все! И мою голубую рубашку тоже. Ты надел мою голубую рубашку! Я сидела, улыбалась и говорила себе: «Он выступает по общенациональному телевидению, его видят миллионы людей, но только мы двое знаем нашу маленькую тайну».
Джеф посмотрел на манжеты своей рубашки и понял, что, желая избежать появления ореола на телеэкране, он действительно надел ее голубую рубашку. Но Дорис усмотрела в этом нечто большее. Гораздо большее. Однако после всех испытанных им за эти недели разочарований он не посмел отнять у Дорис ее иллюзии.
— Ты не собираешься приехать снова в Техас, дорогой?
— Пока не планирую.
— А в Нью-Йорк?
— Нет.
— Я бы могла прилететь туда, — предложила она. — Это было бы неразумным шагом. Ты знаешь этот город.
— Поэтому я и подумала… если бы ты смог вырваться… Нью-Йорк, Лондон, Париж… я бы прислала мой самолет.
— Скоро начинаются съемки двух картин. Я должен находиться поблизости. Мой агент настаивает на этом.
Конечно, он лгал. И она знала это.
— Будем поддерживать связь, — сказала Дорис. — Я по-прежнему жду.
Помолчав, она добавила с нежностью и смущением:
— Люблю тебя…
Дорис положила трубку.
Джефа охватила жалость к этой женщине; внезапно зазвонивший телефон прервал его мысли.
— Звонит Доктор Коун! Из Нью-Йорка! — бодрым голосом сообщила Элиза.
Затем она добавила более интимным тоном:
— Вы были сегодня великолепны, просто великолепны!
Прежде чем Джеф успел ответить, Коун произнес:
— Джеф, дорогой! Какой спектакль! Потрясающе! Я сидел в Нью-Йорке и плакал, как ребенок.
Джеф попытался представить себе Ирвина Коуна, снимающего свое пенсне и плачущего, как ребенок. Актеру не удалось сделать это. Доктор явно готовил его к какому-то известию, и Джеф не стал перебивать агента.
— Как бы я хотел лично присутствовать там, видеть это своими глазами! Но я смотрел телевизор. Господи, какой сильный эффект! Я не знал про твоего отца. Странно, я всегда подозревал, что ты нес в глубине души бремя личной беды. Наверно, именно это делает тебя тонким, чувствительным актером!
Теперь Джеф всерьез забеспокоился. Никогда прежде Доктор не называл его тонким, чувствительным актером.
— Помнишь, я сказал, что все это пойдет тебе на пользу. Вышло даже лучше. Я по-новому взглянул на тебя. Увидел на телеэкране такого Джефа Джефферсона, какого мне еще не доводилось видеть! А ты знаешь, что я смотрел все твои картины, Джеф!
Это не составляло большого труда, сказал себе Джеф, особенно в последние годы. Он ждал. Доктор никогда не проявлял восторг без умысла. Его кобры, Спенс Гоулд, Фредди Фейг или Бадди Блэк, могли изливать неискреннее восхищение, как все голливудские агенты, но Доктор приберегал самые щедрые эпитеты для тех моментов, когда они могли послужить важным целям.
Похоже, такой момент настал. Джеф хотел, чтобы Доктор заговорил о деле.
— Джеф, сидя здесь, в Нью-Йорке, и глядя на тебя, я сказал себе: «Как мы могли так недооценивать этого человека?» Да, мы! Я виню ТКА! Виню себя! Мы совершили ошибку, зафиксировав раз и навсегда твой типаж. Ты сам виновен в том, что позволил нам сделать это. Ладно, все это в прошлом. Глядя на тебя сегодня, я решил, что отныне все будет по-другому!
— Да? Как? — спросил Джеф, с трудом скрывая свое вновь вспыхнувшее любопытство. Это было проклятьем любого актера. Никакие удары судьбы не могли загасить ту искорку надежды, которая была готова разгореться в пламя при первом обещании хорошей роли.
— Мы извлечем из этого выгоду немедленно! Прежде чем все остынет. Как только я вернусь из Нью-Йорка, самое позднее через три дня, мы устроим с тобой долгое совещание вдали от офиса. Мы посвятим целый день обсуждению Джефа Джефферсона!
Впервые за много месяцев Джеф почувствовал, что маленький человек намерен активно заняться его карьерой.
— Через несколько недель тебя засыплют предложениями! — ликующе выпалил Доктор. — Я позвоню тебе, как только вернусь, малыш! Я повторяю — это было потрясающе!
Согласно своей привычке Доктор положил трубку. Теперь он мог полностью сосредоточиться на серьезной неприятности, которая заставила его прилететь в Нью-Йорк. Звезда, игравшая в новом телесериале, подготовленном ТКА для Си-би-эн, в приступе ярости ушла со студийной сцены.
Как только Доктор освободился, Спенс, вместе с Фредди находившийся на телестудии, в комнате для переговоров, попросил своего шефа:
— Вы не поговорите снова с Кларком Фордом? Пожалуйста?