Последнее слово заставило Джефа покраснеть. Оно прозвучало, как обвинение в его адрес.
— Что я называю уловками? Я имею в виду «Эквити». Почему не выйти и не назвать эту организацию профсоюзом — тем, чем она является? Точно так же это — профсоюз киноактеров. Не Гильдия. Не закрытый аристократический клуб. Мы — работники. Когда есть работа, нас нанимают и платят нам — поденно или еженедельно. И мы лишь обманываем себя, если думаем, что мы чем-то отличаемся от группы водопроводчиков или каменщиков.
Воинственно настроенная часть зала закивала, соглашаясь с выступающим.
— Поэтому я говорю — давайте действовать как профсоюз. Подумаем о том, что поставлено на карту — рабочие места! Наши семьи не накормишь речами или остротами в адрес Коуна и его кобр. Мы говорим о работе. Будем ли мы иметь здесь через год жизнеспособную индустрию? Или согласимся перебраться в Нью-Йорк и обивать пороги театральных агентств в поисках телевизионных ролей?
— Что касается меня, то прежде чем я покину мой дом и сад с розами, я хочу выслушать, подумать и проголосовать в соответствии с моими интересами.
Хотя он не вызвал аплодисментов, атмосфера и тон собрания изменились. Даже последующие выступления, с большой настороженностью оценивавшие план Доктора, были более сдержанными и вызывали меньше злого смеха.
Когда пожилой человек сел, Джеф дал слово двум «подсадным уткам» Эйба. Они говорили убедительно, спокойно, настаивали на том, что сообщение Джефа заслуживает по меньшей мере непредвзятого, вдумчивого рассмотрения.
Джеф перевел дыхание. Он ощутил прикосновение к его шее холодного, влажного воротника рубашки. Но еще впереди были возражения твердолобых диссидентов, приходивших в ярость при мысли о том, что кто-то узурпирует их власть.
Серьезность ситуации подчеркнул и тот факт, что впервые за весь вечер Эйб Хеллер поднятием большого пальца заявил о своем желании выступить.
Джеф обратился к залу:
— Никто не возражает, чтобы мы послушали нашего исполнительного секретаря?
Аудитория ответила молчанием, и Джеф предоставил слово Эйбу, который встал и подтянул свои сползшие с живота брюки.
— Я знаю, что, строго говоря, я не являюсь членом Гильдии. Я даже не имею права голосовать. Но что касается прежнего опыта профсоюзной работы, тут я никому не уступлю первого места.
Может ли кто-то из присутствующих похвастаться большим числом арестов за профсоюзную деятельность? Я побью тут любого. Готов ли кто-либо сравнить число своих ран с моим? Я пролил крови больше вас всех. Я тоже испил мою чашу невзгод. Я говорю об этом только потому, чтобы никто из сидящих тут не усомнился в моих мотивах!
Его полное лицо было сердитым, жестким. Внезапно оно расплылось в улыбке.
— Кто-то из вас мог заметить мое пристрастие к кофе и булочкам. Несомненно, за моей широкой спиной вы посмеиваетесь над ним. Хотите узнать, как я приобрел его? За девять лет, да, за девять лет я не имел ни одной полноценной еды. Я жил на кофе и пакетиках с булочками. Я ел на собраниях, сидя за печатающей машинкой, или стоя холодными зимними вечерами с пикетчиками возле костра, в котором горел мусор. Я многим жертвовал. Мое питание было символическим. Я поздно женился, моя жена и дети слишком молоды для меня. Они заслуживают лучшего. Да, я многим пожертвовал ради профсоюзной работы. Я боролся с чиновниками и работодателями более яростно и последовательно, чем любой из вас.
В зале воцарилась тишина. Эйб продолжил:
— Из всего этого я вынес один урок. Мы, работники, находимся в странном положении. В какой бы области мы ни трудились. Как бы мы ни ненавидели и боялись боссов, как бы они ни ненавидели и боялись нас, мы связаны узами вынужденного брака, который нельзя расторгнуть.
Я считаю, что сейчас мы должны сосредоточить свое внимание на главном вопросе — сохранении работы для актеров в условиях сокращающегося рынка! Когда-то я был связан с производителями женского белья. Тогда мы создали большой резервный фонд. С какой целью? Чтобы давать кредиты боссам, переживающим финансовые трудности. Зачем? Потому что без работодателей мы бы не имели работы. Нашей задачей было сохранение их бизнеса. Подобная логика применима и здесь. Индустрия разваливается на наших глазах. Факты говорят сами за себя.
Эйб указал на черную папку Джефа.
— Вопрос сводится к следующему — что мы, работающие мужчины и женщины, можем сделать для того, чтобы студии не закрывались? Когда мы найдем ответ, мы должны сделать все необходимое!
Эйб помолчал, чтобы аудитория прониклась его эмоциями. Затем он подвел черту под своим выступлением:
— И мы ни в коем случае не должны порочить доброе имя единственного человека, который пытается нам помочь.
Впервые сомнения, которые отдельные члены Гильдии начали испытывать в отношении Джефа, были упомянуты во всеуслышание. Джеф встал. Глаза всех были направлены на него. Какую бы цель ни преследовал Эйб, он сфокусировал дебаты на Джефе Джефферсоне. Актер не мог промолчать.
— Я бы не хотел переводить вопрос в личную плоскость, потому что он касается нас всех. Звезды и исполнители эпизодических ролей, все мы боремся за нашу работу. И я — не меньше вас. Потому что работник без работы — бессилен. Он не может бастовать. Не может торговаться. Поэтому я поддерживаю этот план. Поэтому я изложил его исполнительному комитету и попросил разрешения представить вам. Но это еще не все, что я сделал.
Джеф замолк, как бы колеблясь, делать или нет признание, касающееся лично его. Эта преднамеренная пауза должна была усилить эффект того, что последует за ней.
— На следующей неделе я отправляюсь в поездку, которую не хотел совершать. Я полечу в город, в который не хотел лететь, чтобы выполнить ненавистную мне работу. Я буду там три недели репетировать роль в телепостановке, а потом сыграю ее в прямом эфире!
Да, именно так! Я становлюсь кочевником, цыганом. Не по собственной воле или в силу необходимости. Кинокартины могут исчезнуть — в этом случае я все равно останусь платежеспособным. Я еду, потому что ТКА заставило меня подписать контракт. Только после этого она согласилась предложить свой план!
Захваченный воздействием, которое его заявление оказало на аудиторию, Джеф решил до конца использовать общее настроение.
— И мне пришлось не только подписать контракт, но и заключить с ними джентльменское соглашение. Если вы примете сегодня этот план, я буду три года работать для ТКА на телевидении. Да, именно так! Одобрение плана будет, вероятно, означать, что моя карьера в кино закончена. Потому что я стану первой кинозвездой, пренебрегшей устным соглашением между студиями и прокатчиками об отказе от услуг киноактеров, работающих на их общего врага — телевидение!
Он чувствовал, как растет вера, признание, сопереживание этой актерской аудитории, понимавшей значительность его жертвы.
— Надеюсь, это позволит вам понять, как я верю в предложение ТКА. Что, по моему убеждению, оно означает для нашей профессии, этой Гильдии и всего города.
Джеф, скромный, смущенный человек, сел. Аудитория явно поверила в его спектакль. После мгновения тишины зазвучали продолжительные аплодисменты, убедившие Джефа в том, что хотя бы сейчас люди поддерживают его.
Наконец из зала поступило предложение поставить вопрос на голосование. Результат оказался следующим: «за» — четыреста шестьдесят два голоса, «против» — семьдесят три. После подсчета Эдгар Берри, выступавший от лица самой яростной оппозиции, попросил дать ему слово. Джеф заколебался, но сделал это.
— Приняв во внимание результаты голосования и мнения, которые я услышал после моего выступления, я хочу изменить мою позицию. Пусть наше решение будет единогласным.
Заявление Берри было встречено аплодисментами. Вскоре после полуночи, перед концом собрания, Джеф имел единогласное одобрение Гильдии, позволяющее Доктору и ТКА осуществить план.
Джеф поехал домой; его рубашка была такой влажной, что он поднял стекла в автомобиле, чтобы спрятаться от прохладного ночного воздуха.