Анастасия Орехова
Вкус запретного плода
Точно повинуясь чьему-то приказу, действуя не по своей воле, Сергей протянул к Марине руки, обнял ее, привлек к себе и впился губами в трепещущие, ждущие его губы. Несколько мгновений оба не шевелились, они целиком ушли в поцелуй, и не было ни метро, ни мельтешащих вокруг людей, ни троллейбусов, ни трамваев. Глаза у них были закрыты, влюбленные ничего не слышали вокруг, кроме бешеного биения своих сердец.
Часть первая
1
В тихий осенний вечер, в один из тех редких вечеров, когда сквозь красноватое облако смога, постоянно застилающего московское небо, вдруг робко и ненадолго пробивается свет Полярной звезды, а луна прозрачной перламутровой раковиной низко-низко зависает над еще не включенными фонарями, Марина ехала в гости к Валерьяну.
Валерьяну было девятнадцать лет, и для своего возраста он был довольно занятым человеком. Через трое суток на четвертые он сторожил частную автостоянку, а по четыре вечера в неделю, во всяком случае, если верить расписанию, учился на вечернем в университете на филологическом, изучал русский язык и литературу. От армии его оберегал белый билет, хотя и без билета было видно, что Валерьян псих.
Был он сутул, угловат, у него слегка косил левый глаз. К тому же он прихрамывал, правда, Марина никак не могла запомнить, на какую ногу. А еще он писал стихи.
Они познакомились на поэтическом вечере в Некрасовке, где Валерьян вместе с другими начинающими поэтами читал свои творения, а Марина стояла в стайке слушательниц, пестро одетых и безвкусно накрашенных девиц, ничем особенно среди них не выделяясь.
Кстати, Марина косметикой совершенно не пользовалась, а одевалась, как сейчас, — в узенькие синие джинсы и свободный балахон, чаще всего с капюшоном. В таком виде она ходила в школу, и в кино, и в консерваторию, и даже на свидания.
Но в тот день ей все осточертело. День был необычным: на рассвете Марина проводила в Шереметьево свою лучшую, можно сказать, единственную подругу Аню. С Аней они дружили с шести лет, с первого класса, вместе сидели за партой, ни разу не ссорились и почти никогда не расставались, разве что летом или когда кто-то из них болел. И вот теперь Аня уехала. Ее, отличницу, послали на семестр по обмену в Америку. С этим невозможно было смириться, потому что всю жизнь Аня была рядом, с ней всегда можно было перемигнуться, пошутить, на худой конец звякнуть ей по телефону, чтобы посоветоваться. Не было случая, чтобы у Ани не нашлось ответа — своего собственного или позаимствованного из книг.
После Аниного отлета все у Марины пошло наперекосяк. В школу она, конечно, не пошла, хотя самолет улетал в шесть утра и на первый урок Марина спокойно успевала. Но она полдня проревела, уткнувшись в подушку, а вечером с мрачным видом явилась к матери в спальню и потребовала ее косметичку: своей у Марины отродясь не водилось.
Мама обрадовалась: наконец-то ее девочка стала похожей на других, которых она ежедневно встречала на улице. На Марине были черные лосины, черная мини-юбка и шелковая красная блузка, Марина вылила на голову чуть ли не весь флакон маминых французских духов, так что ее длинные и темные, распущенные ради такого случая волосы благоухали на весь автобус, и люди, прижатые к ней в давке, зажимали носы. Марине казалось, что все на нее оглядываются (впрочем, может, так и было), она сутулилась и втягивала голову в плечи.
В тот вечер выступало человек пять-семь поэтов, не больше. Они несли какую-то галиматью, от которой уши вяли. На этом фоне стихи Валерьяна необыкновенно выделялись. Сперва они показались Марине просто набором слов, связанных необычайным, завораживающим ритмом, но постепенно проступили мысли — непонятно, правда, о чем были эти мысли. Наизусть стихи не запоминались, только что услышанные строчки мгновенно улетучивались, но чувство, охватившее Марину, пока Валерьян их читал, осталось с ней.
Читал он довольно долго тихим, как бы бесстрастным голосом. Марина слушала, и сперва ей казалось, что она ничего не понимает, потом вдруг как-то вышло, что кое-что она все-таки поняла, только не в стихах, а в себе, в жизни…
Тоска по Ане, по тому времени, когда Аня была рядом и всегда у нее был ответ на любой вопрос. Одиночество и незащищенность, мгла — и вдруг появился просвет! На душе от этих непонятных стихов стало вдруг так спокойно, точно появился якорь спасения в бурном житейском море. Человек, который пишет такие стихи, должен наверняка понимать многое в жизни!
Когда все закончилось, слушатели ринулись на улицу, в еще теплую осеннюю ночь, но расходиться не торопились. Люди толпились во дворе и в арке у выхода, сбивались тесными группками, все, видно, между собой знакомые, не в первый раз бывали на таких вечерах. Марина про этот вечер узнала в школе, но никого из одноклассников не встретила, вообще ни одного знакомого лица не увидела. Марина стояла у стены, чувствуя себя потерянной в чужой толпе. «Теперь так будет всегда, — с тоской думала Марина. — Ах, Анька, Анька, и зачем же ты уехала?» На мгновение возникла мысль, что, если бы ей предложили поехать куда-нибудь одной, без Ани, она бы наверняка отказалась! Но ей тут же стало стыдно.
Марина в очередной раз тоскливо огляделась и увидела у стены, в двух шагах от себя, понравившегося ей поэта. Он тоже стоял один и курил, пуская кольцами дым.
У него получались жутко смешные колечки, этакие бараньи завитушки: серенькие, как у романовских овец. Марина смотрела, смотрела на них и внезапно рассмеялась. Как же завитушки не вязались с ее тоской, словно они из другой жизни приплыли! Валерьян, услыхав ее смех, поднял голову, посмотрел сначала сурово, обидчиво: что, мол, тут за смешки такие, не над ним ли часом смеются, но, встретив простодушный Маринин взгляд, не выдержал и тоже расхохотался. Но вновь сдвинул брови и с притворной строгостью спросил:
— Может, вы скажете, что вы нашли во мне такого смешного?
Марина от смеха согнулась пополам. Однако надо было что-нибудь ответить! И Марина, собравшись с силами, больно, изо всей мочи ущипнув себя за руку, чтобы не смеяться, с трудом выговорила:
— Колечки! Колечки, понимаете?
— Какие колечки? — не разобрал он поначалу. Но, сообразив наконец, слегка смутился. — Привычка у меня такая. А что, в самом деле очень смешно выходит? — неожиданно забеспокоился он.
— Да нет же! Просто у меня настроение сегодня дурацкое. — Марина как-то сразу угасла. Ей снова вспомнилось утро в аэропорту, долгая, одинокая дорога домой.
— Эй, девушка! — шутливо окликнул он ее. — Что-то вы погрустнели. Не сотворить ли вам еще пару колечек?
— Пожалуйста! — с неожиданным жаром отозвалась Марина. — Только, если можно, целую сотню, а то два колечка слишком быстро растают!
— Ну что ж, сотню так сотню, мне не жалко. А у вас хватит времени на сто колечек? Ведь на это весь вечер уйдет.
— У меня пропасть времени, — храбро солгала Марина. Мама ждала ее самое позднее через полчаса. Но не она ли твердит, что Марине пора повзрослеть?! Правда, было тут и еще одно немаловажное обстоятельство: Марина прекрасно знала, что Аня ее поведение не одобрила бы. Но какая теперь разница? Аня далеко.
— Если вы не возражаете, — говорил Валерьян, — мы могли бы поехать ко мне домой.
— Не возражаю, — важно ответила Марина. Но не выдержала и снова прыснула.
2
Ехать пришлось довольно долго. Марина прикинула, что он живет в противоположном конце Москвы.
Валерьян жил на последнем этаже маленькой пятиэтажной хрущевки. Пока по лестнице заберешься, запыхаешься! Марина разволновалась, что от физических усилий у нее заблестит нос. Но эта мысль, едва возникнув, тут же исчезла, сметенная вихрем совсем других переживаний. Ведь она в первый раз идет в гости к незнакомому человеку!
Небольшая двухкомнатная квартирка, в которой оказалась Марина, поразила ее неухоженностью. Клочья обоев свисали со стен, потолки были грязно-серые, все в потеках и пятнах, паркетины под ногой ходуном ходили.