Ольга искоса глянула на Марину. Та сидела ошеломленная, широко раскрыв свои большие голубовато-зеленые глаза. «Аквамарин, — подумала Ольга. — Так, кажется, называется этот цвет. Аквамарин. Боже, что она натворит еще, эта девочка с такими глазами? С такими глазами я давно отсюда убежала бы. Недаром она их все время закрывает! А мне что за дело? Я-то в конце концов убегу. Убегу ведь!» И Ольга на секунду крепко-крепко зажмурилась, словно бы закрывая глаза от самой себя. Вслух же она сказала:
— Пошли, Марин, в столовую, поиграем с тобой в четыре руки, а то я тут совершенно класс потеряла. Видела бы меня сейчас моя учительница из музыкальной школы! Она меня в Гнесинку прочила, ей-Богу! А в результате я даже школу не закончила.
— И ты не закончила? — Марина сочувственно посмотрела на нее. Экое тут сборище неполученных аттестатов!
— Ага!
Обе дружно рассмеялись.
И Марина подумала, что, блуждая по дому, тыкаясь от одного к другому, она, кажется — ой, не сглазить бы! — кажется, она нашла себе друга. И от этой мысли у нее пересохло во рту.
20
Они чудесно сыгрались и вообще замечательно провели время, смеясь и дурачась, как две маленькие девочки, а после обеда Валерьян увел Марину гулять с детьми, они пошли в лес и долго бродили там тихими синими тропами, оглашая округу шумом и смехом, вдыхая чистый морозный воздух, перебрасываясь снежками и толкая друг друга в сугробы. Марина набрала полные сапоги снега, а малышня, глядя на них, чрезвычайно веселилась.
К концу дня Марина точно от всего очистилась. Но от чего? Она ведь твердо знала, стыдиться ей в этой жизни пока что нечего. Она ничего дурного никому не сделала, ей не в чем себя упрекнуть. Но изредка, в глубине души, Марина все-таки чувствовала что-то такое, чего она не могла ни понять, ни определить.
Поздно вечером, вновь удобно устроившись на диване у Валерьяна за спиной, Марина смотрела на язычки пламени в камине и ощущала, как знакомо и приятно кипит в жилах кровь, как она постукивает в ушах, отдает в виски и в затылок. Каждой точкой тела ощущала Марина в себе жизненную силу. Она смогла бы сейчас все что угодно совершить, все на свете понимала, ничего ей не мешало, и все у нее было как надо.
— Пойдем, — прошептал Валерьян. — Я тебе стихи почитаю. Новые. Никому еще не читал.
— А ты вообще кому-нибудь свои стихи читаешь? — шепотом спросила Марина, послушно поднимаясь вслед за ним.
— Читаю, конечно. — Валерьян усмехнулся. — А ты полагаешь, что не стоит? Тебе они нравятся?
— Да, — сказала Марина и удивилась. Нравились ей его стихи. И сам он ей тоже нравился, по крайней мере сейчас и сегодня, и все у них было как в прошлый раз, даже еще лучше. Марина просто не помнила, когда все кончилось, потому что сразу.
И приснился Марине сон. Она была лошадью, лошадью Зорькой из здешней конюшни. Она была с Валерьяном, и он целовал ее в верхнюю замшевую губу. Марина ощущала замшевость этой губы, хотя целовала не она его, а он ее. Во сне она ему отвечала, он был таким маленьким и хрупким рядом с ней! Ей приходилось все время помнить, что она может затоптать его копытами, она тревожилась и боялась, ведь это могло произойти случайно, в порыве страсти, к примеру. Во сне она любила Валерьяна так самозабвенно, как никогда не любила наяву. Он садился на нее, ездил верхом, они неслись галопом по летним лугам, по осенним полям, вылетали на берег моря. Во сне она родила ему жеребенка, и Валерьян любил его, ах, как он любил их жеребенка! И никакой это был не кентавр, а нормальный жеребенок, с черной шелковой гривкой и чуть раскосыми карими глазами. Марина кормила его своим молоком, и он жадно пил, стоя под ее животом, переступая от нетерпения тонкими ногами.
А потом он заболел. Ее родной жеребенок! Уже проснувшись, она долго помнила, как они с Валерьяном тогда волновались. Разговаривать они не могли, хорошо понимали они тогда друг друга безо всяких слов! А когда жеребенок умирал, у них в глазах стояли слезы. А когда он умер, в конюшню пришел Денис и сказал нарочито бодро: «Ну что, Валёк, слезами горю не поможешь, даже Москва им не верит. Отойди-ка лучше в сторонку». И с этими словами Денис выхватил из-за спины топор и со всего размаху обрушил его на шею Марининого мертвого жеребенка. Голова сразу отскочила в сторону, далеко и легко, как деревянная болванка. Денис достал нож и сдернул с обезглавленного жеребенка тонкую гнедую шкурку, и тогда все они увидели, что там, за обнажившимися ребрами, как за прутьями детской кроватки, лежит, свернувшись и жмурясь на яркое солнышко, Маринин ребенок — живой, здоровый, целый и невредимый. Денис осторожно извлек его из-под костей и передал Валерьяну. Валерьян взял его на руки и поцеловал. Это был мальчик, худой, голенький и дрожащий. Марина-Зорька вытягивала и вытягивала во сне шею, стараясь разглядеть его получше, и никак ей это не удавалось. Она напряглась, в то же время сознавая тщетность своих усилий, сделала какое-то немыслимое по своей резкости, причинившее боль движение и от этого проснулась. За окном была ночь. Марина лежала одна.
Марина села и осмотрелась. Нет, никаких сомнений. Вторая половина кровати была пуста и совершенно остыла. Одеяло было целиком заботливо накинуто на Марину и даже подоткнуто с боков. Одежда Валерьяна по-прежнему лежала на стуле, не хватало, правда, трусов, вчера они торчали с самого верху, еще тапочки исчезли. Может, он в туалет пошел? Да нет, не похоже. Кровать с его стороны холодная, ясно, что его нет уже давно.
Марина встала, накинула халат и вышла из комнаты. Из-за этого сна, такого яркого, почти реального и такого тяжелого, ей стало тоскливо одной. Сон нужно было немедленно кому-нибудь рассказать. Но кому? Может, Валерьян у себя?
И Марина пошла на второй этаж, с трудом припоминая однажды проделанный путь в его комнату. Вчера они почему-то сразу поднялись на самый верх, в комнату, которую Марина уже давно называла своей.
Наконец она нашла и без особой надежды легонько толкнула дверь. Эти блуждания в темноте казались Марине продолжением ее сна, будто она еще не проснулась по-настоящему, а проснулась во сне.
Дверь в комнату Валерьяна была не заперта. Марина на цыпочках вошла и в свете луны увидала нечто такое, что тоже никак не могло быть ничем иным, кроме как дурным кошмаром. На кровати, широко разметавшись и откинув ненужное в жаркой комнате одеяло, спал совсем голый Валерьян, а рядом, свернувшись калачиком и положив голову ему на плечо, спала Женька, и на лице у нее играла довольная, сытая улыбка.
Марина слабо вскрикнула и окончательно пришла в себя. Нет, она не спала, все так и было…
21
Эти двое не проснулись от ее сдавленного крика. Ну что ж, очень хорошо. Марина неслышно вышла, осторожно прикрыла за собой дверь. В голове стучало только одно: «Бежать! Сейчас же, немедленно отсюда бежать!» С нее довольно. Больше она здесь и минуты не выдержит.
Отчаяние придало Марине деловитости. Стараясь двигаться бесшумно, она возвратилась к себе и молниеносно собралась: попросту сгребла все, что попалось под руку, запихала в мамину сумку, привезенную в предпоследний приезд Валерьяном. Что не поместилось, Марина решила бросить. Черт с ним, в конце концов, главное — выбраться отсюда поскорее, а то здесь она, того и гляди, человеческий облик потеряет, станет такой, как все они тут, перестанет понимать, что можно, а что нельзя. И тогда ей никогда не научиться снова жить в этом мире по-людски. А как она будет жить и кем она будет? Подумать страшно!
Марина уже не думала ни о любви, ни о ребенке, ни тем более о такой чепухе, как школа и все прочее. А ведь только что ей казалось, что все, что на нее обрушилось, ей просто не преодолеть. Теперь для Марины главным было бежать, спасать свою шкуру, спасать ту Марину, которой она была, которую она знала с детства, ни в коем случае не дать ей превратиться в кого-то чужого и незнакомого, кого она раньше попросту боялась.
Одевшись и поудобнее приладив на плече сумку, Марина бесстрашно выскользнула из теплого дома в ночную мглу. Еле слышно щелкнул за спиной замок на воротах. Лес вокруг возвышался сплошной стеной, и лишь еле заметная, вернее, знакомая ей по прогулкам в светлое время тропка указывала Марине путь к спасению. Идти ночью по лесу было страшно, но Марина кипела злостью, ревностью, боязнью потерять себя. Перед этими внутренними, такими реальными ужасами меркли и бледнели все привидения в лесу, а бандитов Марина ни в какое время суток не боялась. Между прочим, зря не боялась.