Большую часть дня Томас чувствовал себя непригодным для общения. Настроение его было мрачным. Он вернулся в дом, вместе с Радерфордом, но затем они расстались: его друг отправился на поиски жены и детей, а он — в предоставленную ему гостевую комнату, потому что потребность побыть в одиночестве стала неодолимой.
Но в свою комнату Томас не попал. Его внимание привлек звук женского смеха и детского воркования. Он пошел на этот звук в детскую. Постоял на пороге нарядно обставленной комнаты, молча наблюдая из коридора за теми, кто находился внутри.
Амелия баюкала его племянника, ворковала с ним и осыпала его личико нежными поцелуями. Она выглядела счастливой и… готовой к материнству, что его слегка удивило. Он никогда не рассматривал ее в этом свете. В качестве матери. Раньше, когда он принял решение жениться на ней, то думал только о физической стороне их отношений, о полном и неограниченном обладании ее телом. О детях же он думал лишь как о неизбежном результате их неутолимой страсти.
Но, увидев ее такой, он понял, что его чувства к ней гораздо глубже, чем он предполагал. Теперь в качестве матери своих детей он видел только ее. Теперь он хотел, чтобы она осталась с ним на всю жизнь. Он был несправедлив к ней. Она заслуживала лучшей участи, чем кувыркание в постели, каким бы приятным ни было для него это занятие. Она заслуживала того, чтобы за ней ухаживали должным образом, как за светской леди, какой она и была. И даже больше, потому что она принадлежала ему.
Глава 26
Атмосферу за ужином можно было охарактеризовать одним словом: напряженная. По крайней мере в том, что касалось ее с Томасом, решила Амелия. А возможно, слово «напряженная» было слишком двойственным и противоречивым, чтобы описать насыщенную электричеством и готовую взорваться атмосферу в комнате. Томас обращался с лордом Алексом с подчеркнутой учтивостью, то есть заговаривал с ним, только когда тот обращался к нему лично, и отвечал односложными фразами. Но лорд Алекс не казался ни в малейшей степени обиженным таким отношением.
За время трапезы Томас дважды заговаривал с ней. Сначала он спросил ее, как она провела этот день, а второй раз — все ли ее здесь устраивает. На каждый его вопрос она отвечала одним словом: «Блестяще» или «Да» — настолько обычным тоном, насколько могла, потому что, когда он вошел в комнату, у нее без преувеличения прервалось дыхание: он был одет с иголочки и благоухал запахом изысканного аромата чистого мужского тела, розмарина и бергамота. Присущий Томасу запах. И если бы его можно было поместить во флакон, она купила бы целый ящик таких флаконов.
Молчание, наступившее между ними после обмена ничего не значащими фразами, было чревато не определимым словами предвкушением, потому что после этого он не сводил с нее глаз. Но во взгляде его не было ничего приветливого или хотя бы учтивого. Он смотрел на нее так, будто собирался проглотить ее вместо жареной птицы, лежавшей у него на тарелке.
К счастью, остальные, сидевшие за столом, поддерживали беседу, так что неловких пауз не возникало.
Как только графиня подала пример, мужчины поспешили подняться из-за стола. Амелия тотчас же последовала за графиней, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не совершить или не сказать какую-нибудь глупость и тем самым выдать себя. Никто не должен был знать, что она совершенно потеряла голову из-за Томаса, а прежде всего сам виновник этой неприятности. Было очевидно, что он физически желал ее, но она-то его любила. А любовь — это совсем иное. И потому из них двоих она была более уязвимой.
— Надеюсь, вы разрешите мне проводить вас в гостиную, — сказал лорд Алекс, делая к ней шаг.
Взгляд Шарлотты устремился к ней, и на ее прелестном личике появилось удрученное выражение.
Сердце Амелии сжалось от сострадания к девочке. Имел ли лорд Алекс представление о том, что только что разбил ее сердце?
— Амелия, я хочу сказать вам пару слов наедине, если позволите, — вмешался Томас, упорно не обращая внимания на друга и явно желая, чтобы она сделала то же самое.