Она вошла в комнату — масса темных шелковистых волос, длинные руки и ноги, дерзко торчащая грудь. Ее одежда была довольно скромной, если не считать двух длинных разрезов спереди и сзади, делавших это одеяние похожим на юбку. А кожаные бриджи под тяжелой темно-синей тканью плотно облегали ноги, прекраснее и стройнее которых ему никогда не доводилось видеть. И ни один мужчина никогда не смотрел с большим вожделением на эту пару бриджей, чем он в эту минуту.
Теперь он понял, почему панталоны на женщинах считались в обществе недопустимыми. С трудом сглотнув, он попытался сохранить маску безразличия, хотя примитивная и грубая похоть не отпускала его.
Амелия вошла в комнату и остановилась.
— Я готова.
— Да, вижу.
Он произнес эти слова себе под нос, потому что в его сознании бродили разные преступные мысли: хорошо бы бросить ее на письменный стол, войти в нее и продолжать это, пока она не достигнет пика наслаждения и не начнет извиваться под ним, превратившись в массу содрогающейся плоти и шелковистых ног и рук. Тогда и он обрел бы избавление в тугих, влажных глубинах ее тела.
Томас очнулся от своих сновидений наяву и увидел, что она пристально смотрит на него. Он поспешил подняться на ноги. Его возбуждение еще не прошло, но одежда уже смотрелась вполне прилично.
Он приблизился к ней длинными шагами.
— Вам нужно дамское седло?
— Нет, я езжу по-мужски.
И он сразу увидел ее длинные ноги, обхватившие его бедра в бесстыдном самозабвении. Он не посмел позволить своему взгляду опуститься ниже ее шеи.
— Почему так?
Она помолчала, кашлянула и снова заговорила:
— Моя мать считала, что ездить в дамском седле небезопасно.
— Она что, была суфражисткой? Участвовала в движении за предоставление избирательного права женщинам? — поддразнивал он ее.
— Нет! — И, будто осознав резкость своего тона, она продолжала уже мягче: — Просто разумной женщиной.
Томас разгадал в ней печаль, не высказанную вслух, и понял, что в ее ответе крылось нечто большее, о чем ей нелегко говорить, что-то, что она предпочла бы не показывать.
— Идемте в конюшни. Это недалеко от дома.
Он полагал, что прогулка прохладным осенним утром должна была бы обуздать его неугасимое желание.
Они проделали путь до конюшен в молчании. Ни слова не было сказано о поцелуях. Как, впрочем, и о ее костюме, который, кстати сказать, был безупречен.
Несколькими минутами позже грум подвел им двух самых прекрасных лошадей, каких ей доводилось видеть. Амелии не могла отвести глаз от прекрасной гнедой кобылы и черного жеребца. Теперь они с виконтом будут скакать по окрестностям, а их поцелуи исчезнут из ее памяти, достанутся в далеком прошлом.
Пока лорд Армстронг подчеркнуто нежно гладил гриву своего чистокровного скакуна, кобыла обследовала карманы его сюртука для верховой езды, надеясь найти там угощение.
— Это Молния. Вы поедете на ней.
Он кивком указал на кобылу.
Амелия протянула руку и нежно погладила шелковистую коричневую шерсть над носом.
— Она красавица, — сказала девушка тихим, умиротворяющим тоном.
Кобыла нежно заржала и принялась месить грязь передним копытом.
Обмотав поводья жеребца вокруг коновязи, лорд Армстронг взялся за кобылу.
— Молния высотой в восемнадцать ладоней. Вам потребуется помощь, чтобы сесть на нее.
— Я справлюсь сама.
Потом она посмотрела на стремя и убедилась в том, что оно расположено намного выше обычного.
— Не упрямьтесь. Случалось, что взрослые мужчины не могли сесть на нее без помощи.
— Ну а я смогу, — решительно процедила она сквозь зубы.
Вырвав у него поводья, Амелия подняла ногу и аккуратно поставила ее в стремя, но тотчас же убедилась, что у нее не хватает сил подтянуться. Однако это ее не обескуражило, и она сделала новую попытку, подтянулась чуть выше и все же не смогла вскочить в седло.
Молния стояла совершенно неподвижно, пока девушка в третий раз попыталась на нее взобраться. Впрочем, и эта попытка оказалась бесплодной. Амелия бросила беглый взгляд на лорда Армстронга. Выражение его лица оставалось непроницаемым, но в глазах появился блеск. Он понимал, что происходит.
Когда она в последний раз потерпела фиаско, он откашлялся: одна ее нога оставалась на земле, а другая в стремени, от безуспешных попыток она запыхалась.