Граф подошел к лорду Алексу.
— Я ведь просил тебя не портить Рождество. Помирись с Армстронгом, и сделай это сейчас же. Почему бы тебе не отложить свои шуточки до другого случая, когда он будет гостем твоей семьи?
Взгляд Амелии был таким же недоумевающим, как и у графини.
— Пойду-ка поищу и приведу этого малого, пока он не простудился насмерть.
Граф громко позвал слугу по имени Рэндольф и велел ему принести два теплых плаща. Несколькими секундами позже появился лысый мускулистый мужчина с двумя огромными теплыми шерстяными плащами. Один граф набросил себе на плечи, а второй перекинул через руку и вышел из дома, с силой захлопнув за собой дверь.
Глава 25
Томас не чувствовал холода. Жар, бушевавший в крови, защищал его от ветра, нимбом поднимавшего волосы над головой. Он шел без определенной цели — только чтобы быстрой ходьбой подавить бушующий в нем гнев и примитивное желание физически расправиться со своим школьным другом.
Он не должен был позволять Картрайту разозлить себя.
Но в том, что касается Амелии, он и в самом деле вел себя как собака на сене. И его приводило в бешенство то, что Картрайт бросил ему в лицо эту неприятную правду.
Обогнув живую изгородь, окружающую дом, он почувствовал, как пробирающий до костей ветер наконец-то притушил его гнев. То, что в такую погоду он оказался на улице без верхней одежды, было новым доказательством его безрассудного поведения. Если в нем оставалось еще хоть на йоту здравого смысла, ему бы следовало вернуться. Но ему казалось: лучше замерзнуть, чем вернуться и предстать перед Мисси; Радерфордом, Картрайтом и… о Господи… Амелией. Он вел себя как слабоумный. Не хватало еще поставить на ней клеймо: «Прочь от моей собственности».
За его спиной послышались шаги. Томас оглянулся. Радерфорд. Вот черт!
Сейчас ему не нужно ничье общество, даже самое доброжелательное общество друга. Он хотел остаться один. Однако холод уже пробрался за ворот рубашки, и он решил не отказываться от теплой одежды, принесенной другом.
Не произнося ни слова, Радерфорд подошел к нему и протянул теплый плащ. Томас остановился, надел его, и продолжил свой бесцельный путь.
Радерфорд шел рядом с ним, стараясь двигаться в ногу.
— Может, ты скажешь мне, в чем дело? — спросил он тихо.
С полминуты они шли молча. Дыхание льдистой дымкой вырывалось у них изо рта.
— Ни в чем, — ответил наконец Томас.
— Это имеет отношение к леди Амелии? — спросил Радерфорд.
Томас, не глядя на друга, продолжал идти вперед ровным шагом, оставляя следы на девственной белизне только что выпавшего снега.
— Это касается меня и Картрайта. Оставим это, — сказал он решительно.
Засунув руки в карманы плаща, Радерфорд проговорил:
— Конечно, я могу понять, почему ты поначалу отказал Гарри. Леди Амелия производит впечатление девушки с норовом, способной создать сложности. Готов поспорить, она оказалась еще более вздорной и избалованной, чем ты предполагал.
У Томаса сразу возникло желание возразить против этой непрошеной критики.
— Я бы не назвал ее вздорной и избалованной.
— Но ведь ты именно это и говорил о ней. Говорил в прошлый раз, когда был здесь. Помнится, ты даже называл ее грубой и наглой.
И граф бросил на своего друга самый невинный взгляд.
Да, это так. Но Радерфорд все равно не имеет права злословить о ней. Черт возьми! Ведь он даже не знает ее!
— Она вовсе не плохая, — проворчал Томас, злясь на себя зато, что пытается защитить ее.
На губах Радерфорда появилась легкая улыбка.
— Ну конечно, она красива, — признал он.
— Моя мать и сестры очень к ней привязались. И она так же умна, как и красива, — заметил Томас.
Граф подавил готовый вырваться смешок и громко закашлялся, маскируя его.
— Неужели? В таком случае она просто богиня.
Из горла Радерфорда все-таки вырвался подавленный смешок.
— Иисусе, если мне придется ссориться еще и с тобой, лучше я уеду обратно в Девон!
С этими словами Томас круто повернулся и направился к дому.
— Ты влюблен в эту женщину. Почему ты не хочешь этого признать?
Именно слова Радерфорда заставили его остановиться, а не рука, которую тот положил ему на плечо. Томас медленно повернулся к нему. У него возникло ощущение, что его огрели по голове каким-то тяжелым предметом. Он оторопел от столь прямолинейного вопроса. Любовь?