«В войну назвать ребенка Адольфом! Очень меня раздражало его имя». «…Ты бы хохотала, расскажи я тебе, чем я там занималась. Все, что там могла почерпнуть, для меня было слишком мизерно, вот я и сбежала, не отработав срок, и не оплошала. Говорят, дорога начинается с первого самостоятельного шага».
Из всего многообразия возгласов Лена поняла только то, что подруги приезжали на встречу уже не по первому разу, хоть и вразнобой, а она и Жанна составляют исключение.
Теперь Лерин голос прорезался сквозь всеобщий шум и гам. Она встряхивает копной черных с красивой проседью волос и напоминает:
– Время от времени колючие мысли буравили нам мозги, и мы опрометчиво бунтовали против гуманитарных наук: истории, обществоведения, политэкономии, несогласные в них со многим. У нас было гораздо больше вопросов, чем ответов. Но как-то исхитрялись получать по ним зачеты, сдавать экзамены, чтобы получить стипендию.
Позже началось тотальное увлечение художественной литературой: сначала почтенной классикой, потом ринулись читать Ахматову, Евтушенко, Вознесенского. Тогда талантливые поэты, как опята, произрастали по всей стране. Между нами возникало соперничество на почве знания поэзии, а книг было не достать. Не сразу, но научились мы выискивать и в прозе блестки юмора, ценить живой могучий русский язык».
«Ты у нас всегда была по уши в Лермонтове». «У каждого были свои вершины, которых стремились достичь. Не могли не думать о высоком. Наживать и хапать не умели и не хотели, жертвовали личной выгодой ради общей пользы... Скоро наши внуки будут говорить, что было время, когда люди верили честному слову. Растет вокруг нас стена людского равнодушия».
«Помнишь черные сатиновые трусы до колен – символ нашей нищей детдомовской жизни? А дразнилку «бесштанное детство»? А самодельные, выдраенные до грозного сияния накладные бляхи на ремнях наших мальчишек? А как Петька напоролся на «невытраленную» мину и мы с диким ревом кое-как отволокли его к медсестре… Все мы пришли во взрослую жизнь с приличным багажом грусти. Детство долго еще отбрасывало серые печальные тени, тревожа нас зеленой тоской минувших дней. Но со временем мы научились воспринимать не только горе, но и радости жизни. И все же даже наше короткое бедное детство – безвозвратно утраченное счастье». «Нам не помогали, как помогают теперь студентам-детдомовцам. Тогда почти все бедно жили». «Мы не строили феерических планов. Нам хватало молодого нахальства новоиспеченных инженеров». «А было нас в одной комнате, как у богатея клецок в супе. Ой, клецок захотелось! Лет пятьдесят их не ела».
– Ты не забыла нашего Сашку, способного генерировать умные идеи и веселые шутки в любом настроении? Но когда на него неожиданно нападала вроде бы беспричинная депрессия, наш милый «вечный двигатель» сразу становился неубедительным, даже слабым, неуклюжие беспомощные слова теснились в его голове, не находя выхода, и он, не умея сдержать слез, убегал. Потом окреп, оперился и – полетел ввысь». «А в студенческие годы спасало нас сало, которое присылала из деревни твоя мама. Бывало, умнешь с ним полную сковороду жареной картошки – и счастлива до потери пульса, – состроив уморительную рожицу, сказала Лиля. – А помнишь, ты у Саши спросила, как он потратит свою первую зарплату? И что он ответил? «Целый месяц каждый день буду есть колбасы столько, сколько захочу, пока не наемся до отвала. А еще куплю огромный кусок копченого осетра, запах которого я все пять лет вдыхал в угловом гастрономе, не имея возможности купить и попробовать».
«Из деревни поступила в МГУ. Отчим не захотел помогать. Завидовал: его дочь техникум закончила. Она заболела с голодухи, читать не могла. Поняла, что на стипендию не проживет. Какая трагедия!»
«Вы были предоставлены сами себе, а я взаперти просидела все детство. Мать работала. Ни в Москве, ни в Ленинграде не удалось побывать. И в студенческие годы никуда не ездила. Наш стройотряд только в ближайшие колхозы посылали коровники строить. Это ты проводником всю страну исколесила». «Алла! Каким ветром к нам? – Подгадала. Дела у меня тут, потому и смогла оторваться».
«Наша любовь развивалась под джаз. Мы жили полной жизнью. Но наша искренность сейчас не востребована, она обескураживает, настораживает, удивляет молодых. По-прежнему не в наших правилах принижать высокое и потакать низменному».
Рита, смуглая, с четким выразительным восточным профилем, громко на всю комнату спросила у Лены:
– Лаевского не забыла? Он взял твою руку, торжественным жестом поднес к губам и поцеловал так, как целуют икону, свершившую наконец желанное долгожданное чудо. Это был акт уважения, преклонения перед твоими достоинствами. Мы смотрели, потрясенные, а у тебя от смущения – слезы из глаз. Стояла со счастливым ужасом на лице. Не привыкли мы к поклонению. Ты еще не потеряла способность заливаться огненно-красным румянцем?