Она шла тяжело и медленно, временами проваливалась в снежное месиво и тогда с трудом вытаскивала вязнувшие ноги. «Трутни! А я, наивная, мальчишке об учебе пыталась толковать, – раздраженно думала она. – Один знакомый инженер-итальянец как-то сказал резко: «Не уважаю людей, которые позволяют себя обманывать». И этот цыганенок не уважает дающих ему. Противоречие, абсурд?..»
Елена Георгиевна села в автобус, направляющийся в район города, называемый Левым берегом. (Наверное, «Левый берег» есть в любом городе, пересеченном рекой.) Каждый рывок автобуса дрожью отдавался в ее больном позвоночнике. «Все-таки доконали меня сквозняки в поезде», – зябко поеживалась она, чуть наклоняясь вперед, а то и сгибаясь в три погибели, чтобы несколько ослабить боль от подскоков салона и от толчков толпящихся в проходе людей.
Выйдя наконец из автобуса, она долго месила рыжий, насыщенный влагой снег, хрустела ледяным ломким крошевом, пытаясь отыскать нужный ей дом. Пот выступил на лбу. Она в изнеможении остановилась передохнуть и уже немного пожалела, что не согласилась на предложение Славы, мужа подруги Киры, встретить ее у поезда.
Но то была минутная слабость, мгновенная мысль, которая тут же ушла. «С чего это я вдруг стала нытиком?» – одернула она себя. И снег сразу стал мягким, пушистым, и ветер уже не казался ей злым, особенно когда повернешься к нему спиной. И снежная каша под ногами уже не раздражала. Она стала замечать красивые дома с многочисленными башенками на разноцветных крышах – дань современной моде. И все же сказывалось отсутствие привычки к долгой ходьбе. Прошли те времена, когда легкой летящей походкой она могла обежать пол-Воронежа или Курска и не устать, и не задохнуться.
Елена Георгиевна с любопытством разглядывала аляповатые тяжеловесные конструкции рекламных щитов, наперебой не очень грамотно и не всегда этично предлагающих различные услуги и товары. «Такие же, как и у нас. В ногу с новым временем. Изменился контекст жизни – обновилось оформление улиц. Вот здесь была тополиная аллея, а теперь два ряда мощной рекламной агитации. Пни еще не успели сгнить. «Где это видано, где это слыхано», чтобы природную красоту заменять безвкусными картинками?» – грустно усмехнулась она.
Многочисленные торговые точки в первых этажах домов и средства рекламы буквально наводнили улицы, и стал неузнаваемым любимый когда-то город. За яркими витринами не видно его прошлого… Богатство и нищета стали в родной стране в равной степени запредельными.
…А на этом щите русские слова написаны английскими буквами. Для чего и для кого? Названия магазинов то на итальянском языке, то на английском. Что за низкопоклонничество? Своих слов уже мало? И вдруг Елена Георгиевна поймала себя на мысли, что и русские вывески неожиданно для себя сначала пытается прочитать по-английски. Она поежилась от недовольства собой.
В витрине булочной объявление: «Торта на любой вкус». На соседней двери яркое громогласное заявление: «Починяем принтера». О великий и могучий! Похоже, ты не под силу уже своему собственному народу. Елена Георгиевна не поленилась вынуть из сумочки фломастер и сделать работу над ошибками. Оставила, так сказать, свой красный след на безграмотных физиономиях шопов.
Тут она заметила супермаркет и решила зайти за конфетами. Разыскивая кондитерский отдел, осторожно пробралась сквозь толпу покупателей. Вдруг чьи-то сильные руки крепко сжали ей плечи, резким движением повернули на девяносто градусов и передвинули ее на шаг в сторону. Елена Георгиевна мгновенно оглохла от боли, пронизавшей позвоночник и сковавшей все ее тело. Хлынули слезы. Сквозь их потоки она увидела мощные плечи и торчащий из-под короткой кожаной куртки огромный живот, обрамленный широким ремнем с мощной бляхой – мужчина лет пятидесяти обернулся на ту, которая своими медленными движениями мешала ему, бодрому, энергичному, спешащему. Он даже не попытался скрыть восхищения собой. Его румяное квадратное лицо сияло. На нем читалось: «Вот какой я сильный, никто мне не может препятствовать». Он не заметил слез немолодой женщины: наверное, радовался жизни, успехам, и, конечно, не понял, что причинил боль. А у нее не возникло неумолимого всесокрушающего желания обругать, хотя бы сквозь зубы обозвать нахала жизнерадостным кретином. За шестьдесят с лишним лет своей нелегкой жизни она много чего усвоила. К тому же интеллигентность не позволила. Да и не до того ей было. Слишком больно…
Некоторое время Елена Георгиевна стоит безвольно и обессилено, боясь пошевелиться и думая только о том, чтобы не упасть. Потоки торопливых людей огибают ее с двух сторон. Иногда она ловит непонимающие взгляды. Одна молодая и красивая, сердито толкнув застывшую, как изваяние, женщину, бросает на бегу: «Сто лет в обед, а туда же! Сидела бы дома. В магазин, как на выставку пришла, ворон ловить». «О чем ты запоешь лет этак через сорок?» – беззлобно думает Елена Георгиевна.