Дом Таунсенд, напротив, замер в тишине. Не было слышно заливного смеха Агнесс, миссис Таунсенд, ради отвлечения от тоски по дочери, которая для нее была еще и близким другом, заняла себя работой по дому. В труде, полагала она, легче свыкнуться с мыслью, что твой драгоценный ребенок принадлежит другой семье. Каждый вечер на ужин подавали блюда ее собственного приготовления и разговор между членами семьи мог завязаться лишь о степени вкуса. Агнесс, с детской бестактностью, говорила все, что придет ей в голову, нарушая неловкое молчание за совместными ужинами: Вот бы Келли была сейчас с нами! – каждый раз с восторгом в голосе озвучивала она свои мысли, осматривая пустой стул сестры.
Лишь Мия, с присущей ей резкостью, но по-доброму, могла ответить на это:
– Хватит грустных мыслей, Агнесс, не умерла же она в самом деле. Твоя сестра счастлива и после медового месяца мы будем часто ее навещать.
И не только на Агнесс, но и на мистера и миссис Таунсенд эти слова оказались успокоением. Мия радовалась, что у ее сестры появилось что-то свое, дом, в котором она будет хозяйкой, муж, который просто обязан превозносить ее, и что, наконец, Келли свободна от необходимости быть идеалом и примером младшим сестрам. Лишь в минуты одиночества она предавалась теплым воспоминаниям по времени, проведенному с ней. Мистер Таунсенд не подавал вида и жил как прежде. Каждому отцу приходит время отдавать дочь другому человеку, бережно передавая свою драгоценность в лоно чужой семьи. Он это понимал с самого рождения дочери. Сверх сил Господь не дает испытаний- твердил себе, как утешение, вспоминая еще о двух дочерях, и как полагается священнику, мысленно повторял заветный стих из Библии “посему оставит человек отца своего и мать…» (сн Еф 5:31 Библия).
Всё со временем забывается, и все обитатели дома вскоре вернулись к своим привычным делам. Долгие дни скрашивались вечерним семейным чаепитием в гостиной. Миссис Таунсенд, с не присущим для нее молчанием занималась рукоделием, Агнесс сидела у ее ног и играла, а иногда с внимательностью, боясь даже моргнуть, наблюдала за матерью, Мия подолгу беседовала с отцом, и все были по-своему счастливы.
Глава 3
– Мия, дорогая, знаю ты сейчас занята, но ты обязана это знать! – отрывистым голосом кричала Минни, вбегая в гостиную, у входа остановилась, чтобы перевести дух.
– Неужели ты выходишь замуж? –с почти насмешкой спросила Мия, не отрываясь от своего занятия наполнять камин дровами.
– Нет же, будет бал, твой первый выход – едва не закричав от счастья воскликнула Минни.
– Кто дает бал? Нет, не отвечай, я почти уверенна что это старая вдова Форбс.
Ответа не последовало, но по лицу Минни сразу было ясно, что это так. Хоть и миссис Форбс была несметно богата, с ней не стремились водить дружбу.
Она была крайне неприятным собеседником. В силу своих лет и количеству денег, она позволяла себе слегка вольное поведение, язвительность и совершенно не скрывать от собеседника желчи, что сочилась из недр ее черной души. Но не смотря на такую нелюбовь к людям, миссис Форбс до ужаса любила устраивать светские приемы и первой давать балы после длительного затишья. Ей льстило всеобщее внимание и поток похвалы о прекрасно организованном вечере. И самой сложной для нее задачей было добиться визита семейства Таунсенд на своем приеме.
Вдове Форбс было пятьдесят с лишним лет от роду и имела она тайную симпатию, или даже девичью влюбленность к пастору Кристоферу. Потому, во что бы то ни стало, она должна была заполучить его присутствие на своем вечере. Помимо этого, о необычайной мудрости мистера Таунсенд ходили легенды, стоит посмотреть ему в глаза, как он вмиг разгадает все самые страшные и сокровенные тайны души. И где бы ни появлялось семейство Таунсенд, вечер становился оживленнее. Кто-то, и в правду поверив в почти неземные способности Кристофера, пытался не подавать вида, как он нервничает, утаивая от глаз людских свои ничтожные помыслы или поступки, кто-то, особо смелый, пытался провести эксперимент и все ждал обличительную речь от мистера Таунсенд. Но правда в том, что глаза человека зачастую показывают всю душу, и как бы не пытались сокрыть ее сущность, все тщетно, особенно перед человеком, понимающим даже больше, чем можно было себе вообразить. Пастор Кристофер большую часть жизни положил на разрешение проблем человеческой души, и ему действительно не составляло труда распознать нрав.