– Эвон как, – произнес Цент, почесывая затылок. – Ну, оно, конечно, похвально, что ты, Владик, наконец-то обрел веру. Но, мне кажется, ты слишком резко начал. У тебя еще недостаточный уровень набожности, чтобы совершать всенощные бдения, наполненные страстными молитвами. Тебе бы следовало сперва постичь азы прикладного православия.
Владик никак не отреагировал на его слова. Застывшим взглядом он тупо таращился куда-то в пустоту, и, казалось, душа его находится где-то в другом месте, вне тела.
– Впрочем, дело твое, – не стал настаивать Цент. – Кто я такой, чтобы осуждать твой духовный порыв? Ты всю жизнь прожил циничным безбожником, и теперь, прозрев, торопишься отмолить свои грехи. Это мне понятно. Грехов на тебе немало, а жить осталось недолго. Я, как бы, ни на что не намекаю, просто времена нынче опасные, а ты слаб, хил и труслив.
И вновь Цент не увидел никакой реакции на свои слова. Его одолело легкое беспокойство. Он подошел к Владику, и пнул того ногой. Программист сильно вздрогнул, и, подняв взгляд, со страхом посмотрел на Цента.
– Очкарик, ты чего? – спросил тот.
– Оно приходило за мной! – прошептал Владик, и в его глазах Цент увидел натуральное безумие. Грешный программист либо уже свихнулся, либо был в опасной близости от этого состояния.
– Кто приходил? – спросил Цент.
– Оно! Чудовище из склепа.
– А, все понятно, – выдохнул Цент. – Совсем ты, болезный, помешался от своих фантазий. Ну, ничего, сегодня мы отсюда уезжаем. Смена обстановки пойдет тебе на пользу. А теперь вставай и готовь завтрак. Закинемся, и в путь.
Озадачив Владика, Цент отпер входную дверь, распахнул ее и вывалился на крыльцо. Владик из своей комнаты слышал, как тот спускается по скрипучим ступеням. Да, под Центом-то они скрипели. А вот под монстром, что приходил нынешней ночью, нет. Что лишний раз доказывало – сие чудовище не от мира сего.
Вдруг со двора донесся возмущенный крик Цент, заставивший Владика сильно вздрогнуть. Он едва не выронил из рук икону, но, в последний момент, успел вновь прижать ее к груди.
– Что? – гневно ревел снаружи изверг из девяностых. – Какого хрена? Что за дела? Кто это сделал?
Вкладки нутром почуял, что произошло нечто ужасное. Просто на пустом месте Цент не стал бы так орать. Не выпуская из рук иконы, он медленно побрел к выходу, дабы выяснить причину переполоха. Не то чтобы ему так уж сильно хотелось что-то выяснять, но он чувствовал – от страшной правды ему не спрятаться.
Выйдя на крыльцо, Владик увидел Цента. Тот метался вокруг их автомобиля, как шаман вокруг ритуального костра, совершал мистическую пляску и извергал из себя заклинания. Владику понадобилось время, чтобы выловить суть проблемы из бесконечного потока грязных ругательств и зверских угроз. А когда он, наконец, понял, что случилось, ему стало настолько дурно, что он присел на ступеньку крыльца, дабы не упасть.
Все четыре колеса их автомобиля были проколоты. Кто-то этой ночью пробрался на подворье, и, орудуя неким инструментом, похожим на очень острый кинжал с узким лезвием, аккуратно продырявил колеса, притом каждое в нескольких местах. Нетронутой осталась только запаска в багажнике, но одна была всего одна. На одном колесе далеко не уедешь.
– Я того рот совокуплял! – орал Цент, гневно размахивая кулаками. – Кто? Какая мразь это сделала? О, я найду этого хулигана. Я его, падлу, из-под земли выковырну. Я с него, шутника гнойного, шкуру заживо сдеру.
На шум прибежала разбуженная криками Машка, и стала выяснять, в чем дело.
– Она еще спрашивает! – напустился на девушку Цент. – У нас тут трагедия, а она спит себе беспробудным образом.
– Трагедия? – забеспокоилась Машка. – Кто-то умер?
– Еще нет. Но умрет. Скоро. В немыслимых муках.
Они с Машкой развернули бурную дискуссию на тему того, кто мог учинить ночную диверсию. Цент склонялся к версии, что проколотые колеса являются делом рук каких-то заезжих хулиганов. Те проезжали мимо, увидели во дворе автомобиль, и, не устояв, совершили акт бессмысленного вандализма.
– Они, вероятно, сочли это забавным, – сквозь зубы цедил злой, как черт, Цент. – Хихикали, небось. Дескать, ха-ха, как весело. Интересно, станут ли они хихикать, когда я начну выдавливать им глаза?
– Могли ведь, ради забавы, и дом поджечь, – заметила Машка.
– Могли, – не стал спорить Цент. – Вот тебе и солидарность среди выжившего населения. Ох, ну что у нас за народец такой? Откуда в нем эта тяга делать окружающим бессмысленные гадости? Мне самому подобное стремление глубоко чуждо, оттого еще больше возмущает сия национальная особенность.