Марина щебечет без умолку. У неё приятный голос, но даже он иногда утомляет. Но ей не хочется об этом говорить. Пусть щебечет, как белоснежная птичка. Больше тут почти никого и не бывает. А так хочется более ярких красок…
Лицо девушки на постели тоже кажется почти белым. В блёклом свете с заснеженной улицы её щёки, и скулы, и лоб почти не отличаются цветом от простыни и наволочки. Лишь губы розовеют, да глаза поблёскивают неправдоподобно голубым. Волосы забраны маленькой белой шапочкой из хлопка, чтобы не щекотали щёки. Руки девушки всё ещё не двигаются, хотя прошло уже семь месяцев с того дня.
Марина садится рядом и кормит девушку, лежащую на постели, пюре из овощей. Терпеливо вытирает ей подбородок и щёки.
— Спасибо,— как обычно, говорит девушка, внимательно глядя на Марину.
Сиделка совсем молодая, едва ли старше пациентки. Она приходит каждый день утром и уходит под вечер. Ей не хватает решимости ответить «Пожалуйста» или «На здоровье», и своё смущение она всегда прячет за скороговоркой. Она говорит очень быстро, ласково, так, что это звучит почти умоляюще. Она рассказывает о погоде, о новостях, делится сплетнями о врачах и медсестричках, о студентах-практикантах, о посетителях. Тайком кормит девушку шоколадными конфетами. Переодевает её, меняет простыни. Усаживает на кресло-каталку и везёт на процедуры. И пока девушка в белом лежит под тёплыми лучами, сиделка, молоденькая и темноволосая, понуро сидит в коридоре, покачивая кресло-каталку за ручку, как коляску с маленьким ребёнком. Губы её шепчут что-то неразличимое.
Пока она ещё не нашла в себе смелости сказать, что это она семь месяцев назад не справилась с управлением на оживлённом перекрёстке,— солнце отразилось от распахнутых окон высотки, и Марина на мгновение зажмурилась,— и её тяжёлая машина, отскочив от огромного джипа, сбила девушку. Невысокую, худенькую, с голубыми глазами. Совершенно обычную.
Уже в больнице Марина узнала, что девушку зовут Влада.
За семь месяцев Влада перестала быть для неё обычной. Днями напролёт они разговаривали. Влада ей рассказывала про свои сны, слишком живые и подробные для того, чтобы быть снами. Марина слушала, поражалась и записывала. Они решили, что сны достойны того, чтобы снять по ним фильм. Может, не один. Выручку от сценария Влада предложила разделить пополам.
Загорается сигнал, Марина вскакивает и вкатывает кресло в кабинет врача. Вместе они осторожно перемещают Владу в кресло — в несколько приёмов, чтобы не сместить позвонки. Она совсем лёгкая. Несколько раз Марина разговаривала с врачом. Он, поджимая губы, сухо сообщал о неутешительных прогнозах. Марина, глотая рыдания, кивала и выходила из его кабинета. Отчаяние нельзя было показывать Владе.
Марина осторожно укладывает руки Влады на её колени и обещает накрасить ей ногти красивым нежным оттенком. Влада смущённо кивает. Она так и не привыкла, что эта тёмненькая подвижная девушка с огромными растерянными глазами постоянно за ней ухаживает.
Потом Марина садится на корточки и осторожно устраивает худенькие ступни Влады так, чтобы девушке было удобно. Во время процедур Марина неоднократно садилась в ужасное уродливое кресло — просто чтобы понимать, как будет удобно, а как нет. Она обувает на ноги Влады тапочки и выкатывает кресло в коридор.
В коридоре нет такого обилия белого цвета. Стены нежно-салатовые, кое-где висят рисунки. Влада думает, что её картины тут смотрелись бы очень неплохо. Она помнит каждое движение, когда писала свои маленькие этюды, но ещё она знает, что этих картин нет нигде на свете. В целой вселенной. Даже в своём катере, облетев всю Вселенную, она не нашла бы их. И она не писала эти картины.
— Давай побудем в холле немного? — просит она.
Марина подкатывает её к огромному окну, садится рядом на мягкую лавку, обтянутую голубой тканью, и они вместе смотрят на улицу. Снег уже падает не такими большими хлопьями. Поэтому слышно, как приглушённо грохочет трамвай, а потом и сам трамвай мелькает красными боками между снежных ветвей. Через больничный двор проходит высокий мужчина в лёгком плаще. Обе девушки провожают его взглядом, потому что больше смотреть не на что. И снова воцаряется безмолвие.
— Такие яркие сны,— говорит Влада.— Сегодня я в красивом красном платье была на выставке картин. Моих картин, я их написала. И их продавали за огромные деньги. Я ездила на шикарной красной машине.
Девушка удручённо, насколько помогает жёсткий воротник, оглядывает своё нынешнее средство передвижения.
— Это так жалко выглядит. Там у меня красная «Альфа Ромео», или космический катер, или маленький скутер вишнёвого цвета. Велосипед, такой пёстрый. А тут…
— Знаешь,— говорит Марина.— Может, это и не сны вовсе?
— А что?
— А твоя настоящая реальность. Может, это я тебе снюсь. И это уродливое кресло.
— Уродливое,— соглашается Влада.— Не сравнить с «Альфа Ромео».
— И ты на самом деле шикарная художница, у тебя своя машина. Или ты на самом деле летаешь по галактикам на «Вендетте», или у тебя в распоряжении целый пустой город. А эта больница — просто дурацкий сон. Потом ты проснёшься, и всё. И через какое-то время забудешь и больницу, и меня, и кресло. И даже доктора, того, с седыми висками.
— Бенедикта.
— Да, точно, Бенедикта. Тебе какой бы хотелось оказаться на самом деле? Ну, какой тобой из твоих реальностей?
Влада долго думает.
— Не знаю. Всеми. Шикарная художница, ей тридцать два года. Наверное, она. Но знаешь, я бы быстро устала от такой богемной жизни. И снова бы уединилась в своей каморке, где писала бы картины. А чем тогда это отличается от той меня, где я брожу в ветровке по пустынному городу и купаюсь голышом в реке? Не знаю, мне, наверное, даже нравится быть маленькой и одинокой. Но все эти цветы и признание тоже не лишние. А вот космическая путешественница… Это для меня слишком фантастически. Но знаешь, этот тёплый шершавый металл катера, когда я сажусь на него верхом… И этот робот-щенок, и эти полёты, и все эти перестрелки… Это как игра, это по-настоящему захватывает, я всегда ужасно жалею, когда этот отрывок заканчивается. И это вообще выбрасывает в другую реальность, так последовательно и по-настоящему. Знаешь, я даже не могу понять, это действительно сон или реальность. Я вся мокрая от напряжения, пот по вискам стекает, а потом я внезапно в пустынном городе принимаю душ. Или я ныряю в ледяную воду реки, а та я, которая художница, тут же делает маленький набросок с тем, что я видела под водой, да или просто меня рисует — такими мощными, выразительными мазками, это слишком чувственно и почти неприлично. Она пьёт цветочное вино, и я просыпаюсь в домике у дедушки, бегу гулять по цветочным полянам… Или когда я несусь на велосипеде, чувствую все эти запахи, это поразительно, целые букеты. Кстати, во сне вообще можно ощущать запахи или боль от расцарапанной коленки?