Что такое болота Грольш? Гладь, необъятная глазом, лишь местами над тиной вода проступала. Кое-где из тины торчали корявые, полумертвые деревья. Других неровностей было не видать – ни кочек болотных, ни островков. Легкий дымок стелился над гладью, словно парок над супом. А варить в этом супе, стало быть, нас будут. Воняло затхлостью и тиной болотной.
Место, конечно, жуткое, но не потому, что там легко было представить себе целую стаю собак Баскервилей.
А потому, что там будто бы сам воздух был пропитан серой тоской и безнадегой. Наверное, если бы человек рождался и еще в колыбели понимал, что вся его жизнь будет похожа на это ровненькое болото до горизонта, – сразу бы умирал. И не потому, что страшно, не потому, что непроходимо это болото, а потому, что тоска.
Под ногами был неустойчивый слой дерна. Над ним вода тонким слоем, а под ним, видимо, пропасть. Но дерн нас выдерживал, хотя и качался под ногами, как подгнившие доски пола в дряхлеющем доме. Мы шли, хлюпали и молчали. Говорить не хотелось. Да и отвлекаться было нельзя – пропасть под ногами.
Зато было время подумать. И какие мысли роились в моей голове, понятно было без слов. Жил себе человек, никого не трогал. А его взяли и сослали куда-то. Может, и не в ад, хотя, глядя на эти болота, я бы не был в этом уверен. Но уж точно не в рай. А за что, спрашивается? Что я сделал такого? Или не сделал, наоборот? Учился, да, плохонько, да, с пересдачами, но учился же. На подработку, правда, так и не устроился, но собирался же в самое ближайшее время начать честно зарабатывать свой хлеб диабетический. Так за что? А с другой стороны, кого я спрашиваю, интересно? Господа Бога? Так его промысел мне никогда не понять. Кого тогда? Себя самого? Так с тем же успехом я мог себя спрашивать, как только родился. За что, почему, в раю иль в аду? И также никто мне ответа не дал бы, даже если б я с рождения мог речь понимать.
– Слушай, Кинсли, – возник у меня толковый вопрос, – а часто тут такие, как я, непонятно откуда появляются?
– Нет, – не оборачиваясь, ответил Кинсли. Он тыкал палкой в тину, прежде чем сделать следующий шаг. – До тебя только Немо был двадцать весен назад. Еще раньше – Артур.
Значит, все-таки не ад. Вряд ли там такая вялая текучка кадров, что только раз в двадцать лет грешники объявляются. А может, это и вовсе не загробный мир? Или помимо ада с раем их множество? А почему нет? Вдруг их миллиард? Каждому почившему свой персональный посмертный мирок.
А с другой стороны, ну и пусть! Какая разница? Да, тут бывает страшно, бывает больно, а иногда страшно больно, но и на Земле не без этого! Зато тут приключений по самое не хочу, маги, вещи волшебные, девки сексапильные и – главное – диабет не мучает! Посмертный мир? Ну так что ж теперь? Всяко веселее, чем в хрущевке жить и «Стилистику и литературное редактирование» зубрить.
Вечером остановились на ночлег. Выбрали пятачок – не то чтобы совсем сухой, но если наши вещи покидать, а потом сверху возлечь, не промокнешь. Костер, конечно, не развести – не из чего, а до ближайших корявых деревьев далековато. Да и росли они, как назло, прямо посреди топи. Погрызли мы мяса вяленого, водой запили, разобрали Тайный Кров, затащили в него котомки и шмотки. Потом на них и улеглись.
– Уснуть надо вместе, – буркнул Кинсли. – Никаких часовых.
Почему-то от этих слов мне стало страшно.
– Почему? – спросил я.
– Лучше этого не знать, – ответил Кинсли и лег спиной ко мне.
– А что, Тайный Кров нас не защитит?
– От этого нет защиты, – «успокоил» Кинсли. – Спи.
Я думал, что после такого напутствия полночи заснуть не смогу, но ошибся. Устал так, что уснул сразу, как обуютился на барахле.
Пробудился среди ночи. Темень вокруг непроглядная – лун за туманом не видно, а может, и не было их на небе. Вдруг надо мной что-то нависло. Какой-то призрак, свитый из сизой дымки. Впадины вместо глаз, провал вместо рта, контуры лохмотьев на костлявом остове. Не живое – это понятно. Только вязь из дымов. Но когда эта парообразное нечто подсунуло длань под мой затылок, побуждая встать, я понял, что это не иллюзия. Хотел заорать от страха – не смог; хотел вырваться, оттолкнуть урода от себя – не было сил. Меня словно парализовало.
Дымка, из которой был создан призрак, и не думала таять, в отличие от моей веры в то, что все это сон.
Призрак, поднимая мою голову, заставил меня сесть. Потом я встал на колени, посеменил к спящему Кинсли и потянулся к ножнам за Кровным Убийцей.
Когда я в детстве в шутку мутузился с папкой, он ловил мою руку и заставлял шлепать ей самого себя по мордахе. Больно не было, но смешно – до мокрых трусов. Сейчас, когда моим телом управляли так, будто меня и нет вовсе, – снова почти до мокрых трусов. Но не смешно.