Пожалуй, ни одна из фолкнерорских книг после «Святилища» не вызвала столь оживленного отклика. Клифтон Фэдимен, давний фолкнеровский недоброжелатель, не упустил случая позубоскалить, написав, как и обычно, рецензию-шарж; Альфред Кейзин, выдвигавшийся тогда в передний ряд американской критики, тоже не принял романа, уподобив автора «капризному упрямому ребенку… который запутался в словесном хаосе». Но эти голоса потонули в слитном хоре похвал. Газеты и журналы Севера и Юга, Востока и Запада писали, что Фолкнер наконец обрел зрелость художника, полностью овладел стилем, что ему замечательно удались образы детей и т. д.
Однако же странным образом и критики, и поклонники не заметили главного, писали о чем угодно, только не о том, ради чего роман сочинялся. Точно так же и Голливуд, сразу же заметивший «Непобежденных», скользнул лишь по сюжетной поверхности: на экране отразился Юг в кринолинах и багровом зареве военных пожарищ.
Между тем Фолкнер чувствовал, что напал он на жилу богатую, только тронул ее, многое осталось нераскрытым, маня дальнейшими поисками и, возможно, обретениями. К тому же это был обещающий опыт новой для писателя формы: роман в рассказах, где цельность обретается не в сюжете, а в свободном развитии общей темы; она может временами, и даже надолго, уходить на глубину, но в какой-то момент обязательно проявится — контрапунктом. Впоследствии Фолкнер придал этому «принципу едва ли не универсальное значение. Когда Малкольм Каули, воодушевленный читательским успехом однотомника «Избранный Фолкнер», предложил автору выпустить по сходному типу том рассказов, тот с охотой и тщанием принялся его составлять, имея в виду, что должно получиться завершенное произведение, а не просто цепь фрагментов, помещенных под одной обложкой. Фолкнер писал Каули: «…Для собрания рассказов общая оформленность, связность так же важны, как и для романа: то есть должна быть определенная цельности, единый настрой, развитие, движение к одной цели, финалу».
Действительно, передвигаясь внутри этого объемистого тома, переходя от рассказа к рассказу, мы чувствуем неслучайность их соседства, пусть речь идет о предметах совершенно разных, пусть и между героями порой может не быть ничего общего. Но такая цельность все-таки обеспечивается прежде всего единством творческой личности автора, единством задачи: изобразить агонию человеческого сердца, измученного в борьбе с самим собою.
Роман в рассказах — дело иное, од требует единства более, как бы сказать, конкретного.
Опробовав в «Непобежденных», собираясь и далее развивать эту форму, Фолкнер мог опираться на уже существующие образцы: «Дублинцы» Джеймса Джойса, «В наше время» Хемингуэя, наконец — и в первую, разумеется, очередь, — «Уайнсбург, Охайо» Шервуда Андерсона.
Коль скоро снова всплыло это важное для Фолкнера имя, скажем, что через несколько месяцев после публикации «Непобежденных» автор романа встретился после долгого перерыва со своим наставником на каком-то литературном обеде в Нью-Йорке. К сожалению, тот не забыл старой обиды и встреча началась напряженно. Андерсон попытался отделаться какими-то незначительными фразами, однако же Фолкнер предпочел этой нарочитой сдержанности не заметить. «Он потянул меня за рукав, — пишет в своих «Мемуарах» автор «Уайнсбурга», — и отвел в сторону. Ухмыльнувшись, Фолкнер сказал: «Шервуд, старина, что это, черт возьми, должно означать? Вы что, приняли меня за Хема?»» А Фолкнер описал это же свидание так: «Вновь на какое-то мгновение он показался мне выше, значительнее всего, что он написал. Но потом я вспомнил «Уайнсбург, Охайо», и «Торжество яйца», и отдельные рассказы из сборника «Кони и люди», и понял, что вижу, наблюдаю гиганта на земле, которую населяет много, слишком много пигмеев, даже если ему и удалось сделать лишь два или, может, три жеста, достойных гиганта».
Бывают все-таки в жизни странные совпадения. Второй раз в жизни Фолкнер увиделся с Андерсоном, и опять в нужный момент. Сейчас ему, конечно, не обязательны были советы, которые он выслушивал почти пятнадцать лет назад в Новом Орлеане, — они давно уже доказали свою продуктивность. Но было что-то и символическое, и обнадеживающее в том, что вновь на пути встретился старый писатель как раз в ту пору, когда Фолкнер обдумывал возможности того самого гибридного жанра, который столь замечательно использовал Андерсон.